– А что было дальше, когда вы оказались на корейском судне?
София покачала головой, взгляд стал далеким и пустым. С видимым напряжением она продолжала:
– Нас всех загнали в один контейнер, двадцать человек. Дали два ведра для туалета. Мужчина с шарфом на лице приходил раз в день, менял ведра и приносил еду и воду. Нас очень тошнило, и хотелось пить. Я потеряла счет дням. Одна девушка умерла. Она долго умирала. Ее тело оставили в контейнере с нами.
Мэддокс потер подбородок. Переводчица смущенно двинулась на стуле. Мэддокс видел, что консультант из службы по защите потерпевших готова остановить допрос – она заметно нервничала. Ему не хотелось торопить события – при умелом обращении Тарасова поговорит с ним еще не раз, терпение себя окупит. Но на него давила срочность – тянуть означало дать преступной группировке время замести следы.
– Куда вас доставил корейский корабль?
София покачала головой, глядя на свои дрожащие пальцы.
– Кажется, в какой-то порт в Южной Корее. Там всех загнали на другое судно, которое направлялось вроде в Китай. А там другой грузовой корабль, и на нем в Ванкувер.
– В порту Ванкувера как вас переправили на берег?
– Какие-то люди открыли контейнер и поторопили нас выйти. Мы уже были на берегу, вокруг стояли другие контейнеры. Темно, ночь. Люди очень торопились и тщательно следили за всеми. Нас отвели к другой пристани и загнали на новый корабль. Маленький.
– Насколько маленький?
София шмыгнула носом и провела под ним рукой. Ее трясло все сильнее, на лбу выступил пот.
– Не знаю. Я плохо себя чувствовала. Меня рвало, я теряла сознание. Помню мало, все путалось. Из контейнера нас вышло девятнадцать, но на маленький корабль посадили только десять.
– А куда дели девять остальных?
– Не знаю, может, в фургон.
Мэддокс кашлянул:
– Сколько вас везли на маленьком судне?
– Не помню, – покачала головой София.
– А что было дальше?
– Я проснулась в квартире из четырех комнат. Там маленькая кухня и туалет, но входная дверь всегда заперта. На окнах решетки. Нас вкусно кормили – рыба, овощи, фрукты, вода. Старуха приносила.
– Можете ее описать? Какой она национальности?
– Лет восемьдесят, одета во все черное. Когда я у нее что-то спросила, она ответила по-русски, что мне отрежут язык, если я буду болтать. Нам и в Праге сказали, что отрежут языки, если мы скажем, кто нас сюда привез. В Праге реально была женщина без языка…
В горле Мэддокса встал странный комок, в котором пряталось тонкое жало раскаленного гнева.
– Что было видно из окон квартиры?
– Много больших деревьев. Как лес. За деревьями вода.
– А звуки какие-нибудь доносились? Машины, самолеты?
– Нет, тишина. Никаких машин. Иногда пролетал маленький самолет. И еще моторы, вроде лодочных. Один раз вертолет.
– А кто-нибудь еще в той квартире был, кроме старухи?
София затряслась всем телом.
– Только один человек. Приходил несколько раз, когда темнело. Очень большой. В капюшоне и свет убавлял. Говорил, что перепробует весь товар. Очень грубый. Немолодой, но сильный. Властный. Едва сказал пару слов за все время.
– Акцент, язык?
– Язык английский, акцент американский, как у вас.
– Он раздевался догола, не считая капюшона?
София смущенно потупилась, но кивнула.
– Обрезанный?
Девочка взглянула на переводчицу, которая повторила вопрос по-русски.
София покачала головой:
– Он надевал… защиту.
– Особые приметы на теле?
– Тут, – Тарасова указала на шею и перешла на русский.
– Татуировка в виде краба, – помогла переводчица. – Такие же она видела у матросов траулера из Владивостока и у человека в Праге. Но она говорит, этот мужчина всегда оставлял в комнате минимум света. Капюшон как у палача – черный, с прорезью для глаз. Она заметила татуировку только однажды, когда капюшон немного съехал во время полового акта.
Еле сдерживаясь, Мэддокс сказал спокойно:
– София, ты опишешь этого краба художнице?
Девушка кивнула. Мэддокс достал мобильный и позвонил Хольгерсену:
– Срочно вези художницу, по возможности Касс Хансен. Я ее знаю. Хороший специалист и живет в двух минутах от больницы.
Потом он снова повернулся к Софии:
– А что было дальше?
– Прилетела мадам Ви. На самолете.
– Сколько вы пробыли в квартире перед ее приездом?
– Не знаю, недели три или четыре. Мадам Ви приехала с Зайной.
Стало быть, Камю солгал о том, что не бывал там, где держали девушек. Этим надо воспользоваться.
– Нас заставили раздеться и вертели так и этак. Между собой разговаривали по-французски. Выбрали шестерых. Нас посадили на маленький гидросамолет. Мы приземлились в бухте и на катере попали на «Аманду Роуз».
– Когда самолет поднялся в воздух, что вы видели с высоты?
– Ничего, – София покачала головой. Глаза блестели от слез. – Нам повязки надевали.
– А пилота разглядели?
Она покачала головой.
– Сколько вы летели, София?
– Ну, час примерно, – она пожала плечами. – Или два. Я боялась. Я не знаю.
– Вы когда-нибудь покидали яхту?
– Нет. Нас заперли во внутренних кабинах. Держали отдельно от других девушек. Только когда полиция захватила судно, мы сошли с «Аманды Роуз».
София вытерла глаза, но слезы все равно текли по щекам.
Консультант подалась вперед:
– Детектив Мэддокс, по-моему, на сегодня достаточно.
Он кивнул.
– Последний вопрос, София. Другие девочки, которые были с вами в одной палате, откуда они, как их зовут?
– Никаких имен, – она бешено замотала головой. – Не называть имен. Я обещала. Никаких имен.
– Хорошо-хорошо, скажите хотя бы, откуда они!
Лоб Софии пошел морщинами. Она явно перепугалась.
– Пожалуйста, – тихо попросил Мэддокс. – Это нам очень поможет.
Тарасова долго смотрела на него и медленно проговорила:
– Две из Сирии, их забрали из лагеря беженцев в Греции. Обещали переправить в Германию и устроить на работу. Одна из Австрии, она турчанка. Еще две из России. Не из Новгорода, из других городов.
Мэддокс сжал челюсти. В дверь постучали – консультант поднялась открыть. На пороге стояла художница Хансен, к которой регулярно обращалась полиция Виктории.
