– Не советую, – сказал Брейн. – Говорят, от этого бойцы в побег уходят.
– Да ладно.
– Точно. Я сегодня даже не поворачивался в ее сторону.
– А как по ощущениям – что в ней? – спросил Корн.
– Пропасть. Как в горах. Вот ты делаешь свои дела – меняешь тензоры, а в тридцати метрах – пропасть неизвестной глубины.
– Ну это не особо страшно, я воевал в Гельских горах на Саномире. Там были пропасти по два километра. Нас с пика на пик дренджером перебрасывали – шаттлу разряженной атмосферы для стабильной работы не хватало.
– Тут другое, – возразил Брейн, приканчивая странный напиток зеленого цвета.
– Что другое?
– Лава – это бездна, которая манит.
– Манит прыгнуть, что ли?
– Нет. Хотя бы взглянуть. Ей поначалу много не надо, она готова подождать.
71
Пока новобранцы на участке фронта обсуждали первые впечатления, далеко в тылу их подразделений, на одной из резервных баз, которых без счета второпях понастроили на «зараженной» планете, спокойно и с достоинством квартировала армия дезертиров генерала Сальери.
Несмотря на то, что в частях штрафников их называли дезертирами, это были перебежчики, потому что, сбегая со службы, они вливались в отряды, которые затем воевали против своих.
Причем воевали куда лучше, чем когда были в штрафных подразделениях.
И генерал Сальери знал причину их старания. Он называл это «силой лавы». Ведь и сам он так успешно и разнообразно действовал именно при помощи этой силы.
Ему в голову то и дело приходили разного рода проекты военных операций против правительственных войск, и он точно знал, что придумывает их не сам, потому что иногда, вместе с хитрыми схемами и расчетами, ему транслировалась даже некоторая разведывательная информация.
Чаще всего о том, где и когда следует ждать прохода очередного снабженческого конвоя, в котором была материальная часть тыловых подразделений или же пополнение личного состава.
Случалось, что он вскакивал посреди ночи, на одной из многочисленных запасных баз или в бункерах, и тотчас поднимал своих солдат по тревоге, еще даже не понимая, зачем делает это. Но спустя несколько минут приходило полное понимание, осознание задачи, видение маршрутов и последовательность действий.
И солдаты безропотно ему подчинялись, шли вперед и отчаянно дрались, потому что знали: даже не вернувшись из боя, они все равно воссоединятся с лавой – рано или поздно. И это теперь было для них главной целью.
Послышался отдаленный гул, и Сальери приподнялся с жесткой солдатской подушки.
В пустынной казарме было темно – нельзя нарушать маскировку. Впрочем, Сальери прекрасно ориентировался в темноте, да и схема расстановки кроватей во всех казармах была одинакова.
– Дорф! – позвал он, и вскоре рядом появился ординарец.
– Дорф, сооруди чего-нибудь горяченького. Как-то мне зябко.
Ординарец растворился в темноте. Он был немногословен и понятлив. А еще совсем не спал. Или спал как-то – стоя, что ли? По крайней мере, Сальери ни разу не видел его спящим.
«Это все сила лавы», – пояснял он сам себе. Это подходящее объяснение для всего, что с ними тут происходило. Сила лавы.
Впрочем, часто он чувствовал определенную тревожность, но в этот раз тревога была особенно резкой.
Вернулся Дорф, поставив на тумбочку тарелку с каким-то супчиком.
Сальери автоматически похлебал и, отодвинув блюдо, еще раз посмотрел перед собой, ожидая увидеть какую-то разгадку и получить успокоение.
Но его не оказалось. Только намек на двух архонтов – тех, кто лучше самого Сальери видел и понимал призывы и указания лавы.
– Дорф…
– Да, мой генерал.
– Мы идем в казарму Второй роты.
– Я понял, мой генерал.
Ординарец подал Сальери теплую куртку, и тот, сунув ноги в ботинки, направился к выходу.
Снаружи было темно. Внешнее освещение не включалось, хотя штурмовые дриллы правительственных сил сюда не совались – слишком близко к лаве. Но Сальери был сверхосторожен. Он сам, да и вся его армия вели себя как стая сумеречных животных – тихих и незаметных, пока не приходил приказ лавы в виде откровения для самого Сальери или архонтов.
Архонты – это рядовой Бойлер и сержант Фокс. Лава сама выбрала их в качестве своих тонких каналов.
Снежный заряд ударил в лицо, и генерал поморщился.
– Может быть, плед? – предложил заботливый ординарец.
– Порядок, Дорф, в конце концов, мы ведь солдаты.
Сказав это, он попытался усмехнуться, но улыбка вызвала судороги в мышцах лица, и генерала так перекосило, что он остановился, успокаиваясь. Раньше этих судорог не было. Да и никогда не было, пока он не сбежал.
В казарме Второй роты оказалось жарко, и Дорф поспешил к пульту управления климатом, чтобы уменьшить подогрев.
Дневальный вяло отреагировал на появление генерала и молча отдал честь.
Бардак, конечно, но это местная специфика. Знай руководство правительственных сил, что у Сальери так плохо с охраной, могло бы небольшим отрядом из добровольцев перебить все его войско. Когда они не воевали, они выглядели как вареные.
Лава постепенно забирала их к себе, высасывая все силы.
Эти «вареные» первыми падали в бою, хотя двигались вполне резво. Двигались резво, петляли и умело прятались, но почему-то пули настигали именно их. А те, кто в казармах был бодреньким, возвращались из боев без единой царапины.
Мистика? Феноменальная фактология? Да все, что угодно, только генерал Сальери давно привык к этой фактологии и к статистике потерь относился спокойно.
Да, потери его войска были немалые, но и подкрепление постоянно прибывало – дезертиры бежали, да еще как. В периоды напряжения лавы наблюдалась их особая активность.
Первые дни они находились в состоянии эйфории: им все нравилось, и они безостановочно болтали, рассказывая о новостях подразделений, из которых сбежали. Сыпали застарелыми анекдотами, которые Сальери слышал еще капитаном.
Генерал двигался вдоль рядов двухъярусных кроватей, на которых сидели и лежали его солдаты. Некоторые уже спали – ужин был очень плотный. Но другие общались между собой, и, даже не прислушиваясь к их разговорам, Сальери знал, что эти бедняги по кругу проговаривали совершенно одинаковые фразы или просто наборы слов. Со стороны это выглядело беседой, но, если разбирать слова, получался бред.
В лучшем случае это была какая-то солдатская байка, которую несчастный пересказывал в двухсотый раз. Правда, с выражением и весьма артистично.
Иногда после нее следовал дружный смех, иногда недружный, а бывало, что и спустя четверть часа после ее прослушивания. Обычное дело.
