Что касается Филиппа, то он должен получить голову Колиньи. Правитель Лиона получил указание не только не пропускать почту во Францию, но и не выпускать ее из страны. Филипп и папа не должны знать о том, что свадьба состоялась, пока Катрин не сможет сообщить о смерти лидера гугенотов.
Она еле заметно подняла брови — в большой зал вошел Колиньи.
Катрин направилась к нему.
— Дорогой адмирал, я так рада тому, что вы участвуете в наших дурацких празднествах. Они веселы и немного глупы, верно? Но я уверена, что подобные вещи забавляли вас, когда вы находились в возрасте этих молодых людей — как и меня когда-то. Приятно смотреть на нашу молодую любящую пару — они очаровательны, правда? Адмирал, — она положила свою изящную белую руку на его плечо, — адмирал, я знаю, что вы вместе со мной молитесь о том, чтобы этот брак положил конец религиозным распрям в нашей стране.
— Верно, мадам, — согласился Колиньи.
— Я радуюсь потому, что вы имеете влияние на моего сына. Я знаю, Его Величество советуется с вами обо всем. Дорогой адмирал, я благодарна вам как мать. Обещайте мне, что вы останетесь с нами… и используете свое благотворное влияние для установления мира в стране.
Она посмотрела на благородное лицо с широко поставленными глазами, красивым высоким лбом, волевым ртом и чеканным профилем. Внутреннее спокойствие и сила — вот что делает адмирала таким красивым мужчиной, подумала Катрин. Я пошлю его голову в Рим. Она прибудет почти одновременно с вестью о свадьбе.
Циничный муж и безучастная жена были торжественно уложены в постель. Его друзья-гугеноты и ее фрейлины-католички удалились; молодожены остались одни.
Неяркое сияние свечей льстит ему, подумала Марго; она не верила в то, что сможет терпеть его в непосредственной близости от себя. Она не хотела, чтобы эти грубые руки касались ее. Жесткие волосы мужа разительно отличались от мягких кудрей Генриха де Гиза. Почему Наваррец не пользуется духами, уж если он не уделяет большого внимания своему туалету?
Он наблюдал за ней, решив отвечать на ее безразличие собственным равнодушием.
— Видишь, — произнес он наконец, — бракосочетание все-таки состоялось. Я помню, как давно, когда мы вместе ехали в Байонн, ты выдернула у меня волос и поклялась, что скорее умрешь, чем выйдешь за меня замуж.
— Я не знаю, — грустно ответила она, — что для меня хуже: умереть или находиться сейчас здесь.
Он засмеялся.
— Не представляю, чтобы ты согласилась умереть… до окончания церемонии!
Она внезапно тоже рассмеялась.
— Наверно, мне следовало оказать — сразу по ее завершении.
Между ними в это мгновение возникло некоторое понимание. Она выдала наличие у нее чувства юмора, сходного с чувством юмора Генриха, и столь сильного, что ей не удалось подавить его и сыграть избранную для себя роль до конца.
— Я не видел никого веселее тебя на сегодняшнем балу.
— Я научилась играть роль, которую навязали мне. Ты бесстыдно преследовал мадам де Сов. Уверяю тебя, это заменили многие. Ты вел себя неприлично в день свадьбы. Во всяком случае, для Парижа. Возможно, в твоем далеком Беарне…
— Теперь это ваше королевство, мадам.
— Возможно, в нашем провинциальном Беарне галантность, элегантность и хорошие манеры не в цене; но я хотела бы, чтобы здесь, в Париже, ты обращался со мной уважительно. Я стала твоей женой.
— Весьма неохотно, — напомнил он ей.
— И королевой Наварры.
— Менее неохотно, — вставил Генрих, и она позволила себе улыбнуться.
— Я хочу, чтобы ты знал: что касается меня, го я согласилась на брачную церемонию только ради короля и моей матери. Я хочу, чтобы наш брак оставался чисто государственным, формальным… я имею в виду…
— Мне вполне ясно, что ты имеешь в виду, — сказал он, опираясь на локоть и глядя на Марго.
— Надеюсь, ты будешь уважать мои желания.
— Не беспокойтесь на сей счет, мадам. Могу я пожелать вам спокойной ночи?
— Спокойной ночи, — сказала она.
Марго сердилась на Генриха. Он мог бы продемонстрировать сожаление, если не пожелал уговорить ее. Он обладал дурными манерами, был дикарем, провинциалом. Она чувствовала себя оскорбленной тем, что ее выдали за такого человека, пусть даже короля.
Марго посмотрела на расшитый полог кровати; она дрожала от гнева.
Помолчав, он сказал:
— Я замечаю вашу неспособность успокоиться, мадам. Должен ли я объяснить это тем, что я недостоин находиться в этой кровати, или ваше состояние вызвано тем, что вы желаете меня?
— Несомненно, не этим, — резко произнесла Марго, однако она обрадовалась, что он заговорил снова.
— Умоляю тебя, не сердись на меня слишком сильно, — попросил Генрих. — Мы, люди с королевской кровью, не можем выбирать себе супругов по нашей воле. Мы должны получать удовольствие от того, что предлагают нам.
— Получать удовольствие! О чем ты говоришь?
— Улыбайся, а не хмурься. Наслаждайся дружбой, если нет любви.
— Ты испытываешь ко мне дружеские чувства?
— Если ты протянешь мне руку дружбы, я не оттолкну ее.
— Думаю, это лучше, чем быть врагами, — согласилась она. — Но возможна ли между нами дружба? Мы исповедуем разные веры.
Он откинулся на атласную подушку и положил руки под голову.
— Вера? — усмехнулся Генрих. — Какое отношение имеет к нам вера?
Она удивленно приподнялась.
— Не понимаю вас, месье. Вы ведь гугенот, верно?
— Я — гугенот, — ответил он.
— Тогда вам известно, что я имею в виду, говоря о вере.
— Я гугенот, — продолжил он, — потому что гугеноткой была моя мать. Дорогая Маргарита, если бы ты была ее дочерью, ты бы тоже стала гугеноткой. Если бы я был сыном твоего отца, я стал бы католиком. Все очень просто.
— Нет, — возразила она, — некоторые люди меняют свою религию. Твоя мать сделала это. Даже Гаспар де Колиньи исповедовал когда-то католицизм.
— Фанатики могут менять веру, но мы, дорогая жена, и подобные нам не относимся к их числу. Мы сходны в том, что оба любим жизнь. Хотим наслаждаться ею; вера способна помешать этому. Поэтому она не слишком важна для нас. Ты — католичка; я — гугенот. Ну и что? Ты знаешь, чего ты хочешь от жизни, и получаешь это. Я — такой же, как ты. Вера для нас — не главное в этой жизни, Маргарита. Кое-что отделено от нее.
— Я никогда не слышала подобного суждения! — заявила Марго. — Так считают все гугеноты?
Он засмеялся.
— Тебе известно, что это не так. Они более фанатичны, чем католики, если это возможно. Это только мое личное суждение… и, возможно, твое.
