– Значит, за атаками может стоять иностранное правительство, – предполагает она.
– Нет, – возражает Альберт, глядя в телефон. – За них только что взяла в «Твиттере» ответственность анонимная группировка.
– Чего они требуют?
– Понятия не имею. Зачастую им ничего и не нужно, кроме хаоса и террора.
На экране появляется студия, женщина-ведущая с потрясенным видом что-то говорит в камеру.
– Включите звук, Альберт, – просит Шоу.
«На фоне противоречивых сообщений о террористических атаках в Нью-Йорке и Сан-Франциско в «Гардиан» только что вышла статья Гленна Гринвальда, в которой утверждается, что американское правительство уже шесть месяцев располагает технологией под названием «кресло памяти», похищенной им у частной компании. Гринвальд полагает, что кресло памяти позволяет сознанию сидящего в нем вернуться в прошлое. Согласно его конфиденциальным источникам, именно использование кресла вызвало синдром ложной памяти, загадочное заболевание…»
Альберт выключает звук.
– Мы немедленно должны что-то предпринять, – говорит он. – В любой момент может произойти сдвиг реальности – в совершенно другой мир или вообще в небытие.
Шоу, который все это время беспокойно ходил взад-вперед, плюхается на стул и поднимает взгляд на Хелену.
– Зря я вас не послушал.
– Сейчас не до сожалений…
– Я думал, кресло послужит добру. Я собирался посвятить остаток жизни…
– Это неважно. Если бы вы меня послушали и уничтожили кресло, сейчас мы были бы совершенно беспомощны.
Шоу бросает взгляд на телефон.
– Сюда направляется мое начальство.
– Сколько у нас времени?
– Они вылетают из Вашингтона, то есть около получаса. Намереваются взять все под свой контроль.
– Нас сюда уже и близко не подпустят, – комментирует Альберт.
– Отправляем Тимони в прошлое, – говорит Шоу.
– Как далеко? – спрашивает Альберт.
– До того, как были взломаны серверы Слейда. Теперь, когда мы знаем, где находится здание, мы можем провести операцию по его захвату еще раньше. Взлома не будет, и мы останемся единственными обладателями кресла.
– Пока не вернемся в нынешний день, – уточняет Альберт, – и мир не вспомнит про хаос, разразившийся сегодня утром.
– А после этого те, кто сейчас располагает креслом, просто построят его заново, основываясь на мертвых воспоминаниях, – вторит ему Хелена. – В точности как Слейд. Без чертежей это будет сложней, но все равно возможно. Нам потребуется больше времени.
Она встает, подходит к терминалу, надевает шлем и садится в кресло.
– Что вы делаете? – спрашивает Шоу.
– А по-вашему, что? Радж. Помоги-ка. Мне нужно записать воспоминание.
Радж, Шоу и Альберт, сидя за столом, обмениваются взглядами.
– Что вы делаете, Хелена? – повторяет Шоу.
– Пытаюсь вытащить нас из задницы.
– Каким образом?
– Джон, мать вашу, нельзя меня просто послушаться, что ли?! – орет она на него. – У нас нет времени. Я вас поддерживала, давала советы, я все время вас слушалась. Теперь ваша очередь.
Шоу вздыхает, кажется, силы его покинули. Она прекрасно знает, что это такое – отказаться от связанных с креслом перспектив. Дело даже не в разочаровании от утраты тех научных и гуманитарных возможностей, которые оно могло бы дать в идеальных условиях. Нет, дело в понимании – человечество несовершенно настолько, что никогда не будет готово воспользоваться подобной мощью.
– Хорошо, – кивает он наконец. – Включай кресло, Радж.
* * *
Девушка впервые пробует на вкус, что такое настоящая свобода.
Ранним вечером она выходит из двухэтажного фермерского домика и забирается в бело-синий пикап «Шевроле» семьдесят восьмого года выпуска – в семье это единственная машина.
Она особо и не надеялась, что родители подарят ей на шестнадцатилетие, которое было два дня назад, собственный автомобиль. Она планирует провести следующее лето, работая спасателем на пляже и нянькой – возможно, ей удастся сколотить достаточно денег на машину.
Родители стоят на крыльце, вечно слегка проседающем, и с гордостью наблюдают, как она вставляет ключ в замок зажигания.
Мама делает снимок «полароидом».
Машина с ревом заводится, а она удивляется тому, как пусто внутри.
Ни папы на пассажирском сиденье.
Ни мамы посередине.
Она здесь одна.
Можно слушать такую музыку, которую ей хочется, и так громко, как ей хочется. Она может ехать, куда ей взбредет в голову, и так быстро, как пожелает.
Хотя, само собой, ничего безумного она делать не собирается.
В свой первый самостоятельный выезд единственный риск, на который она готова решиться, – вылазка в отдаленные таинственные дебри небольшого магазинчика при бензоколонке в полутора милях от дома.
Ее переполняет энергия, так что она включает передачу и не спеша разгоняет пикап вдоль подъездной дорожки, высунув в окно левую руку, чтобы помахать родителям.
Узкая дорога перед домом пуста.
Она выезжает на нее и включает радио. Университетская радиостанция в Боулдере передает новую песню Джорджа Майкла, и она во весь голос подпевает. Поля проносятся мимо, а будущее кажется все ближе и ближе. Может статься, оно уже наступило.
Вдали появляются огни бензоколонки, она убирает ногу с педали газа и в этот миг чувствует резкую боль где-то внутри головы.
В глазах темнеет, сердце громко бухает в груди, она едва не врезается в один из насосов.
Припарковавшись рядом с магазинчиком, она глушит мотор и начинает массировать большими пальцами виски, пытаясь унять жгучую боль, однако та лишь усиливается и усиливается – она уже боится, что ее вот-вот стошнит.
Затем происходит нечто чрезвычайно странное.
Ее правая рука тянется к рулевой колонке и берется за ключ.
– Это еще что? – спрашивает она вслух.
Поскольку руку она не протягивала.
Потом она видит, как рука поворачивает ключ и заводит мотор, ложится на рычаг коробки передач, включает заднюю.
Ничего такого не желая, она тем не менее оборачивается и смотрит через стекло, сдавая назад, чтобы выехать с парковки, потом переключается с задней на обычную передачу.
Это не я веду машину, я ничего не делаю, думает она, а пикап разгоняется по шоссе обратно, в сторону дома.
