— Мы торпедировали «Цесаревича Алексея» первым залпом! Хох! Смерть врагам!
В отсеках ликовали. И донеслись по металлическим трубам из душных отсеков сдавленные голоса:
— Хох Германия! Хох командир!
Фон Шпелинг с садистским восторгом притянул за рукав Соколова:
— Граф, порадуйтесь победе германского оружия! Тонущий враг — прекрасная картина!
В кормовом отсеке «Цесаревича» бушевало пламя. Громадные клубы дыма, смешанные с горячим паром, гигантским столбом поднимались в небо.
Губы Соколова сжались, желваки на скулах заиграли. На сердце стало так отвратительно, как еще ни разу в жизни не было. Словно оно, сердце, знало, что сейчас, здесь рядом, мучительно гибнут самые близкие люди — сын Иван, жена Мари, старый граф-отец.
Соколов встал возле поручня. Никогда и нигде он не видел более страшного зрелища — гибель сотен детей и женщин, гибель мучительную, несправедливую. И эта трагедия наполняла его сердце решимостью к свершению акта возмездия.
Фон Шпелинг бросал взгляды на Соколова, но лицо русского богатыря оставалось неподвижным, словно оно и впрямь было вылито из бронзы.
Агония
Торпеда попала в машинное отделение. Рвануло мрачное пламя, начался пожар. Команда «Цесаревича Алексея» торопливо спускала на крепких талях шлюпки, набитые детьми и женщинами. Другая торпеда продырявила корпус ближе к носу, и оттуда все гуще валил черный дым.
Наслаждавшийся зрелищем фон Шпелинг с удовольствием заметил:
— Эта красота больше двадцати минут на поверхности не продержится. Воду хорошо хлебает… Какой дифферент на нос начался, любо-дорого смотреть!
Вальтер хлопнул в ладони:
— Врезали под самый примус, точнее некуда! Ай да кэп!
Лодка подошла так близко к «Цесаревичу Алексею», что были слышны отчаянные мольбы о помощи, можно было разглядеть искаженные страхом лица, качавшиеся на сильной волне.
Дико кричали от ужаса матери. Некоторые из них колебались в утлых лодках, другие судорожно вцепились в плотики, окрашенные ярко-красным цветом. Они боялись не за себя, они хотели одного: спасти детей, своих крошек. Увидав «Стальную акулу», наивные матери испытали облегчение.
— Слава богу, командир возьмет нас или хотя бы наших малышей…
Фон Шпелинг щурился от солнечных бликов и с наслаждением втягивал дым дорогой гаванской сигары. В левой руке он держал матовую темную бутылку — шотландское виски — и с интересом разглядывал барахтавшихся в ледяной воде людей, детские зашедшиеся в отчаянном крике личики. Он счастливо улыбнулся, повернул лицо к Соколову:
— Граф, вас радует картина торжества германского оружия? Но, признаюсь, мне жаль несчастных. Вода ледяная, зачем ненужные мучения? Эти страдания надо облегчить. Вы согласны? Пулеметчика, живо наверх!
Задыхаясь от быстрого движения, появился пулеметчик — костлявый молодой человек в кожаной куртке. Несмотря на холодную погоду, он кокетливо сменил зимнюю шапку на пилотку. В руках у него был большой ручной пулемет.
Не выпуская из зубов сигару, фон Шпелинг выдавил:
— Эрих, отправь это мясо на корм рыбам!
— Слушаюсь, командир! — И, опустив пулемет на металлическое ограждение, прижался бледной щекой к деревянному, гладко отполированному ложу. Дуло малость пошарило по воздуху, выбирая цель. И вот весело полетели пустые гильзы, звонко цокая о металлическую палубу, а в воздухе приятно запахло порохом.
Тра-та-та-та! Тра-та-та-та!
Фон Шпелинг, обнажив желтые зубы, с удовольствием наблюдал за ловкой работой пулеметчика. Свинец дырявил лодки и плотики. Те испускали воздух и шли ко дну. На поверхности оставались барахтающиеся люди.
Тра-та-та-та! Та-та!
Эрих, войдя во вкус, с упоением напевал какую-то песенку и выискивал самые трудные, дальние цели. Он делал паузу, дожидаясь момента, когда жертва взметнется на гребне волны, и, на мгновение опережая, посылал короткую очередь свинца.
Тра-та-та!
Радостно кричал:
— Есть, сразу двух русских свиней укокошил!
Фон Шпелинг одобрительно покачал головой.
— Молодец, Эрих! — Насмешливо посмотрел на Соколова: — Построчить, граф, по соотечественникам желаете? Если робеете, могу вас угостить выпивкой — для поднятия боевого духа. Ну, волком не глядите на меня. Это война! — Сделал большой глоток из бутылки. — Ликвидируя сейчас русских детей, я не только мщу за свою жену и сына Пауля. Я думаю о будущем великой Германии. Ведь дети вырастают быстро. Они становятся солдатами. Только беспощадный воин — хороший воин. Мягкосердечный солдат — никудышный солдат. — Хлопнул по затылку пулеметчика. — Дай я погреюсь. — И фон Шпелинг, прижимаясь щекой к ложу ручного пулемета, нажал на гашетку.
Тра-та-та! Тра-та-та!
И снова пустые гильзы весело заплясали на металлическом полу.
Тра-та-та!
Вода окрасилась кровью. Продырявленные шлюпки заполнялись водой и со всем живым содержимым шли ко дну. Дети, широко беззвучно открывая рты и прижимаясь к матерям, навсегда скрывались под водой, и еще некоторое время их тельца были видны в болтающейся студености волн.
— Ха-ха-ха! — Старпом Вальтер надрывался от хохота. — Вы ловкий стрелок, кэп! Эрих, оттопырь шире уши, прищурь косые глаза и учись у командира!
Фон Шпелинг оторвался от стрельбы, приказал пулеметчику:
— Эрих, доделай остальных, свидетелей не должно быть. — С сожалением посмотрел на Соколова. — Вам не понять, граф! Я облегчаю их участь. Зачем продлевать агонию? Ведь я не зверь какой. — Помотал головой, с подозрением в тоне произнес: — А вам не верю! Вы проявили преступную жалость к врагам. Принц Генрих ошибается: вы вовсе не патриот Германии…
Соколов резанул фон Шпелинга презрительным взглядом.
— Просто я не имею привычку охотиться на детей.
Тот ничего не ответил, повернул дубленое лицо к Вальтеру.
— Я вижу, ты из револьвера постреливаешь по жертвам, как по воробьям? Ну-ну, тренируй руку! Победу запиши в вахтенный журнал. Пусть это будет новым подарком Германии и кайзеру Вильгельму. — И вдруг переменившимся, каким-то восторженным тоном, каким обычно говорят о прекрасной музыке, произнес: — Глядите, как красиво «Цесаревич Алексей» уходит носом… Сколько мощи, какое ускорение, дьявольски прекрасно!
Стальной гроб
«Цесаревич Алексей» все быстрее погружался под воду, под волнами уже скрылись дымовые трубы. Из пробоины в последний раз рванули языки яркого пламени, и, пуская клубы белого пара, огонь затух. Сигнальщик прочел флажное сообщение, которое умудрились передать с «Цесаревича Алексея»:
— «Спасите детей, женщин и раненых».
Фон Шпелинг усмехнулся:
