— А почему здесь подпись неясная? И печать смазана?
Соколов холодно парировал:
— Потому что неясно расписался писарь. Наверное, в гимназии неусерден был в каллиграфии. А когда печать прикладывал, руки после пьянки тряслись.
Дежурный заругался:
— Шутить будете в другом месте! — и, брызгая чернилами, нацарапал на билете фамилию и звание Соколова, сунул в окошко.
— Литерный поезд номер сто семнадцать до Минска уже подан на первый перрон.
Соколов, не выходя на улицу, через боковую дверь пошел в зал ожидания, чтобы выйти к платформам. Когда-то в мирное время, направляясь в Европу, он прежде бывал там множество раз.
Едва Соколов появился в малолюдном зале, как его кто-то толкнул в спину и грубо окрикнул:
— Рядовой, куда прешься?
Соколов увидал маленького роста, с узким прыщеватым лицом и глубоко утопленными глазками прапорщика. Соколова удивила непонятная ненависть, с какой этот некрасивый и тщедушный юнец глядел ему в глаза. Смиряя себя, Соколов стал объяснять:
— У меня железнодорожный билет, я иду на платформу.
Прапорщик, распаляясь все больше и, видимо, сам наслаждаясь своим гневом, громко закричал:
— Молчать! Почему, спрашиваю, прешься в зал для офицеров? Не знаешь своего места? Дезертир, шпион? — Он резко, словно галка, повертел головой, махнул рукой: — Патруль, проверь документы у этого…
К Соколову тут же подошел подпрапорщик в новенькой с блестящими пуговицами шинели. На тонком сухом носу поблескивало пенсне. Соколов подумал: «Похож на недоучившегося правоведа».
Подпрапорщик потянул Соколова за рукав:
— Отойди от прохода! Куда направляешься?
— Читать умеешь? Тут нацарапано: в Московский разведывательный батальон, литерным поездом номер сто семнадцать.
— Почему старшего по званию называешь на «ты»?
Соколов прожег прапорщика взглядом:
— Потому что старший по званию — хам, который не знает устава!
Подпрапорщик выкатил глаза.
— Во-от оно что! — Задумчиво почмокал губами, напустил на юную физиономию важность. — Может, и впрямь ты шпион? Так-с! Предъявите солдатскую книжку.
— Держите!
Подпрапорщик тонкими, хрупкими пальцами стал перелистывать документы.
— Тэк-с, солдатский билет: Аполлинарий Николаевич Соколов, православный, уроженец Москвы. Из дворян? Хм! Мобилизован 21 июля 1914 года в триста одиннадцатую пешую Московскую дружину в чине полковника… — Взглянул с удивлением: — Как так — полковника? А почему на вас форма рядового?
Соколов ткнул пальцем:
— Тут написано: 15 января 1917 года военно-полевым судом разжалован.
— За какую провинность? За трусость в бою?
Соколов язвительно усмехнулся.
— Никак нет, ваше благородие! — Заглянул в глаза очкарика. — Я физически — понял? — физически оскорбил штабного офицера. Сделал ему очень больно. Он посмел грубо со мной разговаривать. А я хамов не люблю.
Подпрапорщик хмыкнул, достал платок и вытер каплю с носа. Допрос продолжил уже вежливым тоном:
— Так, корешок воинского требования на железнодорожный билет, сам билет. Все правильно! А это что? Выписка из госпиталя. — Поднял глаза на Соколова. — Куда были ранены?
Соколов начал раздражаться:
— Господин подпрапорщик, в справке все указано: два штыковых ранения — в плечо и вот, в щеку, сами можете видеть. И сквозное пулевое ранение в правую часть груди.
— Больше в зал для офицерского состава ходить не советую. Народ нынче нервный, измотанный. Германские шпионы и революционные агитаторы повсюду налезли. Сейчас выйдете на улицу, справа проход на перрон. Счастливо воевать! — приложил руку к папахе, лихо сдвинутой на правое ухо.
Соколов направился по указанному направлению. Он размышлял: «Надо быть осторожней. И следует скорее входить в новую роль. Теперь на себе испытал, каково жить в солдатской шкуре. Не сладко, право!»
Очередь на фронт
Возле входа на перрон, у высокой решетчатой ограды, стояла большая толпа. Это были солдаты в серых шинелях, с вещевыми мешками на плечах, с темными, замученными лицами, на которых озлобленность мешалась с глубокой печалью.
Попадались и люди в штатском, несколько женщин в крестьянских тулупах, с шалями, завязанными на спине крест-накрест.
Строем приблизились два отряда, человек по тридцать. Их сопровождал ротмистр в высокой каракулевой папахе серого цвета. Он зычно гаркнул:
— Рас-ступись! Кавалеристы идут.
Знатоки неодобрительно загалдели:
— Это из резервного батальона. Ишь, завсегда прут без очереди, будто мы не такие же защитники престола…
Тем временем на вокзале шла обычная суета. С санитарного поезда сгружали раненых. Одни, опираясь костылями в заплеванный пол, тихо тащились к зданию вокзала. Другим, подставляя плечи, помогали санитары. Тяжелораненых на носилках тащили волонтеры.
По перрону возчик вел лошадь на тощих ногах, с шорами на глазах. Она была впряжена в телегу. Хотя телега была высоко гружена, а лошадь худа, она тащила без особых усилий. Сверху груза был наброшен громадный брезент. С одного угла он сполз, и сыщик увидал голые ноги: это везли трупы раненых, умерших по дороге с фронта.
Солдаты-артиллеристы на тележках подвозили к грузовому вагону ящики. По двое брались за ящик, тяжело сопя, передавали тем, кто стоял на платформе.
«Снаряды», — догадался Соколов.
Невысокий мужичок в ладно пригнанной и плотно перепоясанной ремнем шинели посмотрел на Соколова маленькими смеющимися глазками:
— Служивый, не знаешь, когда нас в вагоны запустят? — и добродушно улыбнулся, и в этой улыбке было что-то детское, неиспорченное, так что Соколов сразу почувствовал к солдату симпатию.
— Коли состав подали, стало быть, ждать недолго.
— Это конечно, живую силу скорее надо, к летнему наступлению. Только у ворот второй час томят, ноги уже застыли. И погулять до трактира не позволяют, и в вагон не пускают. Вы самостоятельно едете?
— Так точно!
— И я тоже, после ранения возвращаюсь, но домой, до Смоленска. Меня зовут Семен Бочкарев, сапер. Могу взорвать, могу построить. Русский солдат на все горазд! — Расхохотался, показав мелкие, как кедровые орешки, зубы. — В третий вагон приказали топать. Всех туда собрали, кто после ранений или, к примеру, побывок. — Потер замерзшую щеку.
Соколов отозвался:
— Так и я из третьего вагона.
— Вот и хорошо, будем друг дружки держаться.
Сергей Шлапак
В это время из главного вокзального здания вышла группа старших офицеров — в хороших шинелях, в каракулевых папахах, с шашками на боку.
