— А я не растерялся, шагнул к нему и, как на учениях, с шагом ноги вперед выпад — раз, штыком его в грудь! Так костяшки и хрустнули, штык как в масло вошел. Весь штык в крови, а он, не поверите, живой! За винтовку руками ухватился, а сам что-то так жалобно, словно ребенок, лепечет. — И рассказчик весело загоготал, словно речь шла о чем-то забавном.
— Ты прав, Роберт! До чего же русские, эти собаки, живучие, просто удивительно! — согласился другой. — В начале войны, когда мы на Париж наступали и совсем близко подошли, был случай…
Тот, кто рассказывал про свой подвиг в окопе, крикнул:
— Отто, иди, я догоню!
Роберт, странным образом не замечая Соколова, остановился напротив, в шаге-двух, расстегнул шинель, затем долго шарил в мотне и, наконец справившись с одеждой, начал мочиться на тропинку.
Шлапак, боявшийся шумно дышать, раскрыл от изумления рот: Соколов вдруг появился перед солдатом и негромко на чистом немецком языке сказал:
— Доброй ночи!
Солдат, продолжавший заниматься своим делом, словно загипнотизированный, тоже тихо ответил:
— Доброй!
Он раскрыл рот, видимо хотел о чем-то спросить, но Соколов вдруг обеими руками схватил его за голову и так резко рванул вниз и в сторону, что у немца не выдержали позвонки и он, широко разинув рот, свалился на снег.
— Надо с него шинель снять, — глухо сказал Соколов.
Шлапак выскочил из укрытия, вытряхнул бесчувственного немца из шинели на снег. Соколов сбросил с себя брезентовую робу, натянул шинель. Она была явно мала и на груди не сходилась.
Тем временем Шлапак выхватил из-за пояса широкий нож с зазубренным лезвием и хотел с размаху провести им по горлу немца. Соколов остановил:
— Это лишнее!
Шлапак недоуменно выдохнул:
— Как — лишнее?
Соколов ничего не ответил. Схватив немца за руки и за ноги, он оттащили его на несколько шагов от дороги и швырнули в тень толстого бука.
Откуда-то сверху, с горы, послышался голос:
— Роберт, ты где? Не заблудился? Ау!
Соколов по-немецки хрипло выдавил:
— Дай желудок опорожнить! (Фразу эту, заметим, он сказал гораздо грубей.)
На горе захохотали. Рассказчики обсуждали что-то очень уморительное, и голоса их постепенно затихали.
Шлапак не сдержал восторга, молча обнял товарища и потянул его в лес, но Соколов отрицательно помахал рукой и указал на взбиравшуюся винтом горную тропинку.
Не спеша они начали взбираться вверх.
Военная хитрость
Разведчики неторопливо подымались в гору. Вдруг они отчетливо, совсем поблизости, шагах в тридцати, за поворотом, услыхали голоса немецкого караула: видно, те вышли из-за горы. Шлапак вновь потянул за рукав Соколова, но тот повернулся и поднес кулак к носу товарища, громким шепотом сказал:
— Серега, успокойся!
И вновь опытный разведчик покорился, хотя на сей раз его бесстрашная натура, бывавшая в самых опасных переделках, испытала смущение.
Тем временем расстояние до караула совсем сократилось. Дорожка находилась в тени хвойных деревьев, лунный свет, пробиваясь сквозь голые ветви, светил разведчикам в спину. Караульные с удивлением воскликнули:
— Роберт, кого ты ведешь нам в гости?
Соколов с веселой беззаботностью отвечал:
— Твой Роберт внизу всю дорогу дерьмом обделал. Теперь там английский тэнк застрянет. Чего он сегодня, на ужин аусбайна нажрался?
Один из немцев отозвался:
— Аусбайн мне по ночам снится! Нет, свиных голеней на войне не дают. Но кто вы?
Караульные были явно удивлены. Соколов прибавил шагу, сближаясь с немцами, и громко расхохотался:
— Отто, ты меня не узнаешь? На Париж в одном полку наступали…
Отто растерянно отвечал:
— Голос знакомый, да разве в темноте разглядишь. Это ты, Альфред?
— Ну наконец-то, наконец-то узнал!
— Да ты каким-то длинным стал. Когда ты прибыл?
— Только что. Иду для представления в штаб.
— Долго ждать будешь, там только что совещание началось. Из Берлина сам фон Лауниц прибыл, а с ним еще какой-то берлинский генерал-старикашка.
— Фон Лауниц? Не может быть! — изобразил изумление Соколов. — Мы с ним старинные знакомые.
— Будет шутить! Ты не можешь быть приятелем столь важной персоны… Это большая птица, с ним охраны — целый взвод.
Соколов, словно забывшись, вновь громко расхохотался:
— Да, ты, Отто, прав! Я гораздо ближе знаком с его красавицей супругой Верой фон Лауниц. Замечательная женщина! Ну да ладно. Лучше взгляните, что я нашел на дороге — золотые часы. Не вы, друзья, их потеряли?
— Покажи, покажи…
Соколов протянул руку, немцы с любопытством склонились. Соколов вдруг сграбастал их за шкирки и со страшной силой стукнул головами. Что-то хрястнуло в немецких черепах, и они замертво свалились на землю.
Шлапак быстрыми, привычными движениями обшарил карманы, вынул солдатские книжки, письма, фото, какие-то ключи и записки. Затем оба тела оттащили от дороги.
Соколов приказал:
— Вперед!
До штаба оставалось не более полсотни саженей.
Человек с ружьем
Возле штабных дверей, под навесом на толстенном бревне, с ружьем, поставленным между колен, сидел молоденький немец в очках — постовой. В трех шагах от входа ярко горел костер, освещая окружающее пространство, — мышка не проскользнет!
Архитектура штаба была проста. Со стороны реки был устроен двойной накат из толстых бревен, засыпанных для маскировки слоем земли. Торцовые стены были глухими. Зато со стороны главного фасада, который охранял очкарик, кроме двери, было небольшое зарешеченное окно.
Мы говорим об этих мелочах, поскольку они оказались для операции важными.
Но пока позволим себе о человеке с ружьем. Его фамилия была Раух, и по мирной профессии он был фармацевтом, вместе с отцом содержал аптеку в славном и древнем Кёнигсберге. От рождения очкарик был неудачником, все шишки валились на него.
Но однажды очкарику сказочно повезло — на новогоднем балу в ратуше он танцевал с дочерью самого бургомистра, которая после вальса «Порхающие бабочки» вдруг воспылала к несчастному Рауху страстью. Они встречались тайком целых две недели. И Анхен, девица, как все немки, практичная, сказала: «Мой Роберт, иди срочно к папе, проси моей руки! Я люблю тебя одного».
Очкарик страшно побледнел: «Он убьет меня!»
Анхен заверила: «Не убьет!» — и оказалась права.
