— Герр Соколов! Вам дадут чистую одежду на ночь, а вашу к утру приведут в полный порядок: вычистят и выгладят. Спокойной ночи.
Соколов понял: «Одежду будут обыскивать! Какие простаки!»
Арест
Соколова разместили в небольшой и относительно удобной клетушке, примыкавшей к задней стене штаба. Под самым потолком было окошко, забранное прочной металлической решеткой. В углу источала жар железная печь, и труба от нее шла в это самое окно. Рядом аккуратной стопкой были сложены березовые поленья. На маленьком самодельном столе на возвышении стояла ярко горевшая лампа-линейка. На столе лежал изящно переплетенный том стихов Гейне. И довершали убранство клетушки небольшие нары со старым волосяным матрасом, застланным чистым бельем.
Соколов усмехнулся: «Полный комфорт!»
Явился гауптфельдфебель, поставил на стол бутылку рислинга, а унес шинель, гимнастерку, галифе и сапоги.
Дверь заскрипела, загремел закрываемый висячий замок.
Сыщик усмехнулся:
— Вот я и под арестом!
Соколов руководствовался правилом, которое поставил для себя еще молодой Толстой: делай, что должно, и пусть будет, что будет! Улыбнулся, подумал: «Здесь тепло, уютно, есть вино и божественный Гейне. А главное, я все делаю, как должно, и совесть моя перед самим собой чиста, словно крылья ангела. Жизнь прекрасна!»
Соколов рухнул на нары, по привычке перекрестился и успел подумать: «Спасибо Тебе, Создатель! Пока все идет как нельзя лучше». И беспробудно уснул — до утра.
Сладкие грезы
На рассвете появился все тот же гауптфельдфебель. Он принес вычищенную и тщательно отутюженную одежду.
Соколов сделал гимнастику: шестьдесят раз отжался от пола, полсотни приседаний. Настроение поднялось.
Раскрыл том Гейне. Почти все стихи помнил по-немецки наизусть. Читать надоело. Стал мерить шагами клетушку. Четыре шага — туда-сюда.
Вновь заскрежетал открываемый замок, дверь открылась, и гауптфельдфебель появился с подносом. Это был завтрак: рислинг, картофельное пюре, кусок колбасы, два куриных яйца, кусочек дешевого сыра и отвратительный кофе.
Соколов сказал:
— Мне нужно ведро воды, чтобы ополоснуться на воздухе.
Гауптфельдфебель сдержанно кивнул:
— Доложу!
Минут через пять он открыл дверь:
— Вода ждет вас! Выходите на воздух.
Соколов обнажил торс, вышел из своей клетушки, и гауптфельдфебель полил на него ледяной водой. Соколов с наслаждением фырчал:
— Уф, хорошо! Теперь и в тюрьме приятно посидеть.
Затем гений сыска съел паршивый немецкий завтрак, но вместо кофе с содроганием выпил стакан кислого рислинга.
Он чувствовал себя совершенно спокойным, был готов к подобному повороту событий, все развивалось без неожиданностей. Теперь он ждал допроса. Немцам необходимо узнать от него все военные сведения, которыми он владеет. Разумеется, у них должны быть сомнения: не русский ли он шпион? Они будут допытываться о причинах, толкнувших его на измену, о маршруте, которым он следовал, станут добиваться имен тех, кто посвящен в план его побега.
И благодаря смелому необычному плану внедрения к противнику Соколов был готов отвечать на любые вопросы.
* * *
Бесконечно долго тянулся день, но на допрос почему-то не вызывали. Солнце заглянуло в верхнее оконце, упало золотым пятном на деревянную стену и скользило по ней, пока не истончилось вовсе.
Тот же гауптфельдфебель принес обед. Соколов съел мясную похлебку, заправленную мукой, крошечную рыбку с гречневой кашей и компот.
Он вновь немного походил по клетушке, затем лежа читал Гейне, затем спал, затем снова ходил и читал.
Об отчаянной бездельной тоске тюрьмы представление могут иметь только те, кто сам сидел в одиночке. (Хотя Соколов, как всякий интеллигент, одиночку предпочитал общей камере.)
Солнце наконец спряталось, начало смеркаться. Вновь появился гауптфельдфебель с подносом. Он зажег керосиновую лампу, поставил на стол картофельное пюре с большим куском вареной рыбы и новую бутылку ординарного рислинга.
Соколов съел ужин. За окошком свет померк окончательно.
Гений сыска вытянулся на нарах, подумал: «Если попался в лапы следователя, то всегда необходимо делать то, что идет вразрез его интересам. Немцы хотят, чтобы я начал томиться заключением. Стало быть, мне необходимо запастись терпением, оставаться совершенно спокойным и даже извлечь пользу из заключения: хорошо отоспаться».
Он тут же забылся глубоким сном. Ему снилась Москва в весеннем цветении и сладкий, обволакивающий душу звон церковных колоколов.
Странный допрос
Среди ночи Соколов был разбужен какими-то голосами. Дверь распахнулась, и раздался крик на плохом русском языке:
— Шпион, виходить! Бистро!
Соколов не шелохнулся. Крик повторился. В землянку ворвался ясноглазый Клюге. Он заорал:
— Встать! Я тебе, рюсски шпион, приказать бистро виходить.
Соколов по манере произносить согласные звуки определил местечковое произношение Клюге. Он лениво отвечал на немецком языке:
— Заткнись, эльзасский придурок. Ты приказывал шпиону, а здесь нет шпионов. Здесь есть лишь патриот великой Германии.
Узколобый Клюге задохнулся от неожиданности — он и впрямь был рожден на берегах Рейна, некогда французских, но в 1871 году отошедших к Германии. Он тут же сбавил тон, хриплым голосом произнес:
— На допрос!
— Добавь слово «пожалуйста»!
— Пожалуйста!
— Вот это иное дело! Пошли, недомерок.
Соколова поджидали трое конвойных, и лишь для того, чтобы пройти десяток шагов и войти в дом с другой стороны.
Соколова усадили на табурет возле дальней стены, допрашивал сам Клюге.
— Имя, год и место рождения, вероисповедание, родители, место службы?
Соколов отвечал точно. Он сразу понял: вопросы носили формальный характер. Затем Клюге печально покачал головой и, глядя, словно галка, куда-то в сторону, повторил:
— Мы навели справки и выяснили: вы — шпион. Наши данные неопровержимы. Что скажете?
Соколов усмехнулся:
— У нас есть поговорка: «Мели, Емеля, твоя неделя». Русский граф с риском для жизни освобождает двух важных немецких генералов, переходит на сторону врага, и у тебя хватает ума назвать его шпионом? Тупость удивительная.
…Подобный беспредметный разговор продолжался с полчаса. Вдруг вошел какой-то фельдфебель, молча кивнул начальнику полковой разведки, словно подал знак, и Клюге угрожающим тоном закончил:
