— И любит царя-батюшку, — вставил Нилов.
Государь сморщился, как от зубной боли, вновь стал мерить шагами обширный кабинет, и ковер заглушал его шаги. Он думал: «Что станет теперь с Россией? Конечно, можно ввести в столицу армию, разогнать демонстрантов, выявить и предать военному суду зачинщиков. Но этим я лишь загоню болезнь внутрь, но не излечу ее. Надо что-то делать решительное. Но что? Что? Я не держусь за власть, меня беспокоит лишь одно: судьба миллионов людей, составляющих империю. Если моя отставка поможет навести порядок, я покину трон».
— Ваше императорское величество, — проговорил Трегубов, — я могу быть свободен? — Он накинул на плечи пальто, нахлобучил шляпу, схватил трость и поспешил прочь, уже сожалея о своей откровенности. Профессору до слез было жаль государя, но, если говорить откровенно, ему, как и другим, тоже хотелось демократических перемен.
Нилов, желая отвлечь государя от мрачных мыслей, сказал:
— Государь, вы слыхали о новых похождениях красавчика Соколова?
Государь недоуменно поднял взор, переспросил:
— Что-что?
— Батюшев рассказал мне: Аполлинарий Соколов освободил плененных немцев — начальника германской разведки Шульца и известного вам фон Лауница — и бежал с ними за линию фронта. Какой прохвост! Представляю, что чувствует его отец, этот заслуженный человек…
Нилов ничего не знал о миссии Соколова. Государь промолчал, но его лицо просветлело. Он подумал: «Вот, кажется, кто никогда престолу не изменит — граф Соколов. Но неужели все остальные, все обласканные мною чины окажутся предателями? Не могу поверить в это». Увы, на Руси случается такое, что разумом не понять.
Слезы наследника
В тот же день за обеденным столом в Царском Селе собралась августейшая семья. На обед были приглашены генералы Лукомский и Комаров, дежурный полковник флигель-адъютант Линевич.
Линевич был молчаливый человек лет сорока, с большими залысинами и тщательно набриолиненными жидкими волосами. Когда-то Соколов спас его от крупной неприятности. Случилось это в 1913 году. Флигель-адъютант устроил пьяный дебош с мордобитием и порчей имущества в петербургском ресторане «Вена». Владелец ресторана отправился с жалобой в полицию. Соколов был знаком с Линевичем. Он снизошел к его просьбам и замолвил слово перед товарищем министра МВД Джунковским. Тот своей властью не дал делу ход.
Линевич и Комаров водили между собой дружбу.
Нынче государыня заметила, что Комаров чем-то озабочен. Внесли десерт — ананасовое желе. Государыня пригубила токайского и обратилась к Комарову:
— Владимир Александрович, у вас какие-то неприятности? Вы, кажется, грустны…
Тот глубоко вздохнул, нахмурился еще больше. Затем, глядя на царицу печальным взглядом, могильным тоном произнес:
— Ваше императорское величество, я не смел портить вам аппетит, у меня очень неприятное известие. Но вы спросили… и я вынужден сообщить…
Все с любопытством воззрились на Комарова. Тот в очередной раз глубоко вздохнул, словно перед прыжком в глубокую воду:
— Известный всем полковник Аполлинарий Соколов… бежал к врагам.
Императрица вздрогнула, кусочек желе упал на скатерть.
— Что значит — бежал?
Линевич удивился:
— Откуда такие сведения?
Комаров, глядя на государыню, продолжал:
— Ваше императорское величество, прямо перед обедом фельдъегерь доставил германские газеты. Я успел бегло просмотреть их: везде аршинными заголовками напечатано: «Знаменитый русский граф полковник Аполлинарий Соколов спасается из гибнущей России в Германии».
Государыня, пораженная неприятным известием, замолкла. Великая княгиня Ольга, тайно питавшая глубокую симпатию к атлету-красавцу, громко прошептала:
— Нет, это невозможно!
Комаров, всегда завидовавший удали знаменитого графа, печально покачал головой:
— Этот бретер действительно оказался изменником.
Линевич зло проговорил:
— Граф был ловок жуликов ловить, а на фронте трусом оказался.
Цесаревич вскочил, да так резко, что повалил тяжелый стул, крикнул:
— Это ложь, это неправда! — и с громким плачем бросился из столовой.
Императрица устремилась за ним. Обед на этом прервался.
До отречения Николая Александровича оставалось три дня.
Секреты женской души
На берегах Сены
Вечно веселый и беззаботный Париж осенью 1914 года едва не пал под могучими ударами германской армии. Передовые немецкие части, ведомые кронпринцем Генрихом Прусским, не дошли до французской столицы каких-то верст двадцать. И только помощь России спасла Францию от поражения.
К весне семнадцатого линия фронта была значительно отодвинута и проходила по Пиру, Суасону, Реймсу, Вердену, Сен-Миелю.
Довоенный Париж привлекал к себе тысячи людей. Художники и литераторы искали здесь вдохновения, богачи находили тут веселье, красотки со всех концов света съезжались сюда для любовных приключений, и почти никто не разочаровался в своих надеждах.
Позже пришла эпоха «салонов». Сначала были салоны искусства, затем их затмили весенние автосалоны, но вскоре на смену им пришли декабрьские воздухоплавательные выставки.
Соколов до войны много раз бывал в этой «столице мира». И уже на второй-третий день после приезда начинал скучать о булыжных московских мостовых, о трактире Егорова в Охотном Ряду, о букинистических лавчонках на Лубянской площади или Сухаревском рынке.
И вот в середине февраля 1917 года гений сыска вновь оказался на парижской брусчатке. 7-ю армию германцев, которую до своего пленения возглавлял кронпринц Прусский, теперь отделяли от Парижа уже почти двести верст.
Соколов был поражен: тяжелое военное положение Франции мало отразилось на быте парижан. Зеркальные витрины и чисто вымытые стекла магазинов отражали роскошные товары. Женские и мужские туалеты, нижнее белье и готовое платье, фильдеперсовые женские чулки и мужские подтяжки, дорогие шляпки и модные котелки, одеколон и лосьоны соседствовали с изысканными духами и коробочками пудры, бриллиантовыми ожерельями и крупными изумрудами, дорогим столовым фарфором — все это было можно видеть за широкими стеклами витрин.
Как в мирное время, шлифуя асфальт, отчаянно жестикулируя и громко разговаривая, неслась бесконечная пестрая толпа.
Появилось много инвалидов на костылях или с пустыми рукавами. Были и вовсе безногие, на тележках, толкавшие себя деревянными «копытцами». Но людей в военной форме здесь было гораздо меньше, чем в Москве или Петрограде. Соколов знал: французы не любят военную форму и снимают ее при первом удобном случае.
