— Может, его на войну заберут? Повоюет, переменится к лучшему.
— Никогда на фронт он не попадет! Он после ранения сильно хромает. Господи, хоть кто-нибудь из его подопечных устроил бы побег! Вот тогда его накажут — отрешат от службы…
— А что, разве из тюрьмы можно сбежать?
— К сожалению, нет. Еще никто не бегал.
Соколов прикоснулся губами к ее плечу, погладил ногу под коленом.
— А почему вы не заведете себе любовника?
— Признаюсь, попыталась однажды. Но оказалось, что это как с мужем, только еще противней. Физическая близость хороша только тогда, когда наслаждаются не только твоим телом, но и интересуются твоей душой, искренне переживают твои радости и беды. Чувства женщины не сложны: внимание и ласка, это почти все, что нам надо от мужчины. Вот вы проявили ко мне интерес, и я, стыдно сказать, готова бежать за вами, как собачка. — Глубоко вздохнула, с тоской произнесла: — Порою мне хочется Шарля зарезать.
— Бог с вами! Создателю всякие люди нужны, и такие, как мы с вами, и такие, как Шарль. Главное, что сейчас мы вместе. И надеюсь, славно проведем нынешний денек, да так, что будем вспоминать его до конца жизни.
* * *
Они надолго замолчали, каждый думая о своем. Маргарита провела рукой по щеке Соколова.
— Когда я сегодня на площади Мадлен встретилась с вами глазами, то поняла: вот моя судьба. И никуда мне от нее не деться. Когда я была маленькой девочкой, я несколько раз видела вас в своих сновидениях.
Соколов очень серьезно и искренне сказал:
— Вы, Маргарита, мне очень нужны. Выпьем на брудершафт.
Они переплели руки, выпили и застыли в долгом, будоражащем душу и тело поцелуе.
Потом Соколов гладил ее затылок, и копна шелковистых волос приятно скользила по его руке. Она задышала часто, спустила руку ниже его пояса, начала нежно гладить ладонью. Ахнула:
— Это что-то невероятное! Вы, мой друг, будите женское любопытство. — Она приподнялась на носках, снова всем телом потянулась к Соколову, прикрыла веки, приникла к его губам. — Ради вас, любимый, я пойду на любое безрассудство.
— Что ж! Начнем это безрассудство?
— Где ванна? — И она величественно удалилась.
Соколов услыхал шум воды и подумал: «Когда совпадают интересы личные и государственные, то дело всегда удается на славу!»
Мужская устремленность
Тихая весенняя ночь глядела в широко открытое окно.
Они лежали рядом, блаженно отдыхая от бурной страсти. Маргарита с нежностью глядела на возлюбленного. Она приоткрыла пухлый влажный ротик, словно вновь готова была принять этого атлета-красавца.
Соколов опять стал ласкать ее тело, едва прикасаясь губами к плечам и грудям. Маргарита, закрыв в истоме глаза, чуть слышно рассказывала о своем счастливом детстве в солнечном Провансе, о любящей матери, о трудолюбивом и трезвом отце.
Соколов долго слушал, ни разу не перебив ее. Потом будто невзначай спросил:
— А вам, моя любовь, доводилось бывать в тюрьме?
— Конечно, — она рассмеялась, — но только в качестве жены начальника тюрьмы.
— Я вам немножко завидую. Мне очень хочется видеть, как содержат несчастных в камерах, что они думают и что говорят.
Маргарита промурлыкала:
— Для вас — с удовольствием. Только ничего там интересного нет: жуткий воздух, так что бежать вон хочется, несчастные люди за железными дверями да отхлопывающиеся окошки — для подачи скверной пищи.
Соколов ответил:
— Чтобы ценить свободу, ее следует сравнить с неволей. Когда покажете несчастных сидельцев?
Маргарита приподнялась на локте, посмотрела ему в глаза:
— Это вы серьезно?
— Вполне!
Она привалилась головой на плечо гения сыска, нежно провела пальчиком по его губам и сказала:
— Вы меня, дорогой, обманываете. Вы что-то задумали, да? — Снова заглянула в его лицо. — Ну признайтесь, вам надо кого-то видеть? Сообщить что-нибудь?
Соколов взял ее ладонь, погладил ее, прижался к ней губами и вздохнул:
— Славная вы девочка, Маргарита! От вас ничего не скроешь. Признаюсь, у меня сидит в этой тюрьме родственник. Его обвиняют, кажется, в шпионаже и могут расстрелять…
Маргарита удивилась:
— Вот как? — Помолчала, горестно вздохнула. — У нас с этим быстро. Порой расправляются даже без суда и следствия. Муж бубнит: «Сейчас война, миндальничать нельзя!» Кстати, как фамилия вашего родственника?
— У него были при себе документы на имя Отто Циммермана.
— Как же, знаю! — воскликнула Маргарита. — Муж досадовал: «Этот наглый Циммерман держится так, будто он принц наследный, не желает ни с кем разговаривать, глядит на всех с презрением!» Его должны расстрелять дня через два-три, тут же, как вернется муж.
— Какой ужас! — вырвалось у Соколова.
Маргарита сочувственно простонала:
— Ах, если бы спасти вашего родственника!
— Разве такое возможно?
— К сожалению, нет.
— А если подкупить стражу? У меня есть деньги, много денег…
— За взятки надзиратели покупают для заключенных на рынке продукты, даже вино в камеры носят, хотя это запрещено. Муж поймал на прошлой неделе надзирателя Бруно, он в тридцать седьмую камеру принес копченых угрей. Да что там угри! В комнате свиданий надзиратели за деньги устраивают встречи с женщинами.
— Муж знает?
— Конечно, но так было во все времена. Ведь заключенные, как правило, люди молодые, здоровые, как же можно обойтись без женской ласки? С ума могут сойти.
— Вы правы, Маргарита. И все же, неужели нельзя никого соблазнить деньгами, чтобы вырвать из клетки моего родственника?
— Слишком многих надо подкупать: это и дежурный офицер, и дежурный надзиратель, надзиратель по этажу, это и злой цербер — корпусной, у которого хранятся все ключи от камер. И наконец, многочисленная стража у ворот, которая подобрана с особой тщательностью и которая постоянно меняется. Даже если каждого соблазнить мешком золота, хотя бы один в силу характера обязательно донесет.
Заговор
Соколов лег ничком, охватил голову руками:
— Боже мой, что делать? Мой славный племянник Отто погибнет во цвете лет… Его несчастная невеста Изольда умрет с горя.
Маргарита прильнула к Соколову, стала языком ласкать его ухо. Наконец с сочувствием произнесла:
