Молодой князь Шаховской шел по внутреннему двору крепости, построенной руками солдат и казаков из глины, камня и дерева, и смотрел на умирающее, но не сдавшееся укрепление. Минометные мины оставили раны в земле… хорошо, что миномет у них среднего калибра, крупный давно разнес бы все и вся. Потушенные постройки — курились дымком, пугали черными угольями разорения. От колодца — спешно тащили два больших ведра воды и в один из лазаретов, там сейчас оперировали раненого. Ох, как был прав отец, когда требовал — копайте, копайте и копайте, когда направлял на «копанки» и провинившихся и непровинившихся. Сколько пота, крови, кровавых мозолей было, как они выворачивали из земли валуны в человеческий рост и катили их к стене, на укрепление стен, как они перекрывали выкопанные киркой и лопатой блиндажи купленным у местных лесом. Теперь, благодаря настойчивости отца — их не взять просто так. Ни наскоком, ни как иначе. Только когда кончатся боеприпасы… да и то так просто их не взять…
Отец лежал в своем, командирском блиндаже, на койке, заправленной простой, солдатской шинелью — худой, с серым, но спокойным лицом. Ему уже сделали операцию — хотя, наверное, с такими ранениями и в Центральном военном госпитале не помогли бы. Его, с небольшой группой офицеров — выманили на встречу со старейшинами и там подло напали. Чеченцы не видят в этом ничего плохого, такое здесь бывало не раз и не два — дать обещание врагу, чтобы нарушить и уничтожить его. Обещание, данное неверному и не чеченцу — ничего не значит. Они не ожидали только одного — что отец с остатками людей, под градом пуль доберется таки до своей машины, своего Фордика, который стоял сейчас на ободах под навесом и больше напоминал решето, и что машина сможет двигаться. И он опередил чеченцев, вырвался из западни и поднял тревогу — у чеченцев просто не было ничего, чтобы догнать машину. Поспешный штурм укрепления чеченцами ничего не дал кроме трех десятков порезанных пулеметами джигитов. Джигиты откатились и прибегли к новой тактике — к окружению и измору. Это была очень необычная тактика для них. Очень.
Машина, тот самый Фордик, на котором они одно время ехали из Грозного и отец говорил на переднем сидении с чеченцем, которого подвозил — честно выполнила свой долг до конца, вывезя, вытащив под градом пуль своего хозяина из ловушки и довезя его до дома. И его отец — тоже выполнил свой долг до конца, он честно ломал свою службу, не роптал, оказавшись начальником самого отдаленного гарнизона, он умиротворял, судил, убеждал, при необходимости — искал, наказывал, убивал чеченцев. И даже в свой смертный час — он не позволил себе умереть в чеченской мышеловке, он вырвался из огненного кольца, доехал до гарнизона и поднял тревогу. Теперь и ему, девятнадцатилетнему потомку рода Шаховских предстояло выполнить свой долг…
— Отец…
Отец протянул руку
— Сядь сюда…
Сын сел рядом. Дежуривший у постели ординарец — тихо вышел.
— Как… дела?
— Все нормально. Мы держимся. Они не осмелятся еще раз…
Отец закрыл глаза — так что Владимир испугался
— Отец?
— Они атакуют ночью — сказал полковник, не открывая глаз — берегите патроны
— Да, отец. Я все понял.
Отец помолчал. Потом сказал
— Зря ты приехал…
— Нет. Не зря — с железной уверенностью в голосе ответил Владимир
— Зря…
Они снова помолчали. А чего тут говорить?
— Где Пашков?
— Не вернулся.
Своим последним приказом — отец командовал до тех пор, пока мать силой не заставила его отказаться от командования — он приказал фельдфебелю Пашкову с группой наиболее опытных солдат-пластунов — скрытно добраться до леса, провести там разведку, по возможности — найти и уничтожить минометы. Это было вчера. Но до сих пор — он не вернулся, и это могло означать лишь одно.
— Как … мама…
— Не видел ее. В лазарете.
Конечно же — она в лазарете. Помогает из последних сил. Она, как и отец — скорее умрет на посту, чем позволит…
— Зря ты приехал…
— Отец.
— Послушай меня. Но если уж приехал… послушай меня. Слушаешь?
— Да.
— Помнишь Амануллу — хаджи? Который тогда ехал с нами… когда мы купили машину?
— Да, помню.
— Если все… будет совсем плохо — скажи, чтобы тебя привели к нему. Напомни ему о том обещании, которое он давал мне. Он человек чести… не откажется.
— Тебе нельзя много говорить
— Смирно… учить меня будешь… понял все?
— Понял, отец. Но Аманулла-хаджи человек чести. А эти — нет.
— Против стариков… они не пойдут.
— Могут пойти — возразил Владимир.
Отец открыл глаза. Говорить ему было трудно.
— Тогда… не оставляй меня в живых… молчи и слушай. Не оставляй меня им в живых… прошу как офицера. Не как сына.
Владимир хотел сказать, что он не офицер. Но промолчал. Какая теперь разница… офицер не тот, у кого погоны на плечах, а тот, кто ведет людей за собой.
— Патроны… есть?
— Есть… немного.
— Тогда не трать впустую. Иди.
Владимир поднялся. Пригибаясь, чтобы не удариться головой о порог — вышел. К нему тут же подбежал один из унтер-офицеров.
— Сколько у нас боезапаса?
— Примерно пять с половиной тысяч патронов к винтовкам и автоматам. Двадцать две пулеметные ленты, короткие. Около семидесяти гранат. И личное…
Не так плохо. Да, не так плохо.
— Передай приказ — патроны экономить, стрелять только в ответ.
— Вы уже приказывали….
— И еще раз прикажу! — заорал Владимир
Унтер кивнул и исчез.
Владимир прошел к бревенчатой избушке, в которой находилась станция связи. Основная уже была выведена из строя, работали по запасной. Кто-то очень умный, знающий какую опасность на самом деле представляют средства связи — приказал первым делом стрелять по вышке. Теперь они работали по носимой рации ротного звена — а в горах она…
— Удалось наладить связь?
Радист отрицательно покачал головой. Они уже потеряли двоих при попытке починить или заменить антенну на вышке. Снайперы держали вышку под прицелом…
— Что, совсем ничего?
— Долбим, долбим. Ловит ли кто — не знаем.
— Попробуй на частоте гражданской авиации еще — курсант Гатчинского высшего воздухоплавательного училища на память назвал частоту — может, какой-нибудь рейсовый нас, да и услышит.
— Есть.
— И выше голову. Хрен они что с нами сделают!
Это грубое ругательство — приободрило солдата, он улыбнулся.
— Так точно. Хрен им, а не гарнизон.
