Но правила все-таки были – они мало чем отличались от тех, которые были на воле. Точнее – это правила воли мало отличались от тюремных…
В камере, куда его втолкнули и заперли за ним дверь – стоял такой тяжелый запах, что его казалось, можно было потрогать рукой. Запах немытых годами тел, прокисшей пищи, сгнившей одежды, испражнений. Камера представляла собой закрытое помещение, без нар, с глиняным, утоптанным до состояния камня полом и небольшим окошком, вверху, через которое можно было глотнуть воздуха. Через окошко – он отметил это с тоской – виднелась крупная, белая звезда.
Воля…
– Саламу алейкум…
Никто не поздоровался с вошедшим. На него смотрели, как на пустое место. Камера была переполнена, свободного места не было – и несколько десятков озлобленных глаз уставились на новичка…
Поняв, что никакого приветствия он не дождется, он шагнул вперед. Сделал шаг. Потом еще один шаг.
Потом – кто-то ловко подшиб его под ноги, а кто-то – навалился сверху. Он ударил ногой, в кого-то попал, но тут – лезвие то ли ножа, то ли заточки коснулось кожи, и он задергался с удвоенной силой – все-таки он был поумнее барана и понимал, что такое смерть. Чьи-то руки вцепились в волосы, оттягивая голову назад как у барана – и он умудрился укусить чужую руку. Раздалось что-то среднее между шипением и хрипением, потом – удар по голове отключил его, но не до конца. Оглушенный – он ждал смерти, которая так и не последовала.
– Ты кто такой?
Новичок судорожно сглотнул, отчего кожа на горле дернулась, засочилась щиплющая кожу кровь…
– Я Али. Из Зинджабара – солгал новичок так же, как он лгал полицейским…
– И что ты здесь делаешь?
– Кяфиры схватили меня. Сказали, что я воровал.
– А на самом деле?
– Аллах свидетель, я был голоден и взял немного еды…
– Шариат запрещает воровать.
– Аллах свидетель, я шел издалека и был так голоден…
Нож вдруг убрали.
– Ты мусульманин?
– Да будет тому свидетелем Аллах…
– Прочти первую суру.
Али начал читать первую суру, запинаясь от волнения. Читал он, как обычно, на диалекте арабского, принятом в горах Хадрамаута.
– И ты говоришь, что ты мусульманин? Ты же не знаешь языка, как ты можешь постичь всю сокровенную мудрость Корана, говоря на своем дикарском языке!?
– Подожди… – сказал второй уголовник, чисто выбритый – я тоже из этих мет, из гор Хадрамаута. Как ты смеешь смеяться над нашим языком? Эй, мальчик, ты и в самом деле и наших краев?
– Клянусь Аллахом.
Слово «мальчик», валад – означало в этом место совершенно определенные вещи. Но он – просто не знал ничего об этом…
– Зачем ты пришел в Аден?
У него была причина, чтобы появиться в Адене – но он не должен был говорить о ней никому. Никому постороннему.
– Я пришел, чтобы наниматься в порт.
Уголовник – еще задал несколько вопросов. Явно без особого интереса. Потом зевнул
– Мое имя Салах, и я из этих же мест. У нас здесь целое братство, и мы не даем друг друга в обиду. Если хочешь, можешь присоединиться. Будешь слушать меня во всем, чтобы я ее сказал.
Ни один араб – никогда не отказался бы от такого предложения. Быть как все, вместе со всеми – его естественное состояние.
– Аллах, да вознаградит вашу доброту, эфенди.
– Завтра ты увидишь остальных. А пока ложись сюда, рядом со мной. Время спать.
– Благодарю, эфенди…
Али лег на свое место, на землю, рядом с тем, кто проявил к нему хоть какую-то доброту в этом жестоком, отрезанном решетками от мира живых месте. И сразу же уснул, намаявшись от треволнений. А когда проснулся – было уже слишком поздно…
* * *
Наутро – Али решил, что перед тем, как покончить с собой, он должен убить своего обидчика, чтобы хоть как то отомстить за то, что он совершил с ним. Теперь он не воин – он маниук. Женщина для потехи. Аллах отвернется и плюнет, увидев его – но если он хотя бы совершит месть, это дойдет до его племени, и может быть – о нем кто-то скажет доброе слово…
* * *
Насильственный гомосексуализм – в тюрьмах на Востоке был делом практически обязательным, любой авторитет содержал «гарем» из «наложниц». И конечно тот, кто попадал сюда в первый раз, у которого не было заступников в этом страшном, зарешеченном мире – тот просто был обречен стать пассивным гомосексуалистом. В этом перевернутом с ног на голову мире такое вовсе не означало, что человек был вычеркнут навсегда из жизни – тот, кто имел достаточно силы, мог кровью, драками, убийствами, или наоборот – лукавыми византийскими интригами завоевать более высокое положение в обществе и отквитаться за всё.
* * *
Но для того, чтобы отомстить – ему нужно было оружие. Хоть какое-то оружие….
Гвоздь, ложка, обломок дерева с острым краем – все что угодно, про лезвие или хотя бы его обломок – речи не идет. Все, что можно воткнуть в глаз и убить. На крайний случай – веревка, или достаточно тяжелый камень. В лагере – его учили, что оружием может быть все что угодно, главное – как ты сможем им распорядиться.
Лагерь… Он был так далеко, что казалось – это было в другой жизни, во сне. По крайней мере – там были мужчины. И они учили их мужскому делу…
Но пока – надо было просто выжить…
Повар принес пайку – общую на всех. Первым делом поели авторитеты, потом – те, кто к этой категории не относился. По правилам – авторитеты должны были кормить «своих жен из гарема» – и так Али достались какие-то объедки. Он опустил глаза, чтобы скрыть полыхнувшую ненависть…
В какой-то похлебке – было даже мясо, наверное – старое. Точнее… да, это рыба. Рыбы здесь больше чем мяса – страна на берегу океана, а кто же будет кормить заключенных драгоценным мясом. Теперь – от нее остались лишь кости. Но даже кость – можно превратить в оружие если правильно ее сломать, а потом правильно заточить. До тех пор, пока люди не знали стального оружия – кость использовалась для изготовления оружия наряду с мягкой медью, из кости до сих пор делают наконечники для стрел и части рыбацких острог. Но за несколько дней – можно сделать нож, и он отложил две кости, наиболее подходящие для этого.
Потом в дверь стукнули – выходить на прогулку…
Заключенных здесь – просто выпускали во дворик из одной из камер, по очереди, на прогулку отводилось тридцать – сорок минут в зависимости от настроения охраны. Заключенные просто находились во дворике и делали то, что считали нужным. И если у кого-то возникала мысль убить сокамерника – солдатам на это обычно было плевать. Конечно, не всегда – бывало всякое…
Ходить никто не ходил – слишком жарко. Все разбрелись по кучкам, вяло переговариваясь между собой…
