Я шел, шатался,
Огненный шар раскалялся…
Мостовая
Пылала
Белая пыль
Ослепляла
Черная тень
Колебалась.
В этот июльский день
Моя сила
Сломалась.
Я шел, шатался
Огненный шар раскалялся…
И уже тяжкая подымалась
Радость.
Радость от века, —
Радость, что я убил человека.
– Бог с Вами, Борис Викторович – сказал Гумилев – уж не угрожаете ли вы мне?
– И не думал, Николай Степанович, голубчик.
У него румяные щеки
И рыжая борода.
Он косоглазый, всегда
Дает мне уроки:
Как жить, как веровать, как любить,
Как человека убить,
Как надо солгать
И когда можно правду сказать.
Он все знает…
Он хромой
И приплясывает, когда поучает.
Но он скрывает,
Кто он такой.
А слушаю его и смеюсь…
Я его, косоглазого, не боюсь,
Я его, хромого, перекрещу,
Я ему румяному, не прощу
Его разумные поученья,
Благословенья,
И утешенья,
И отеческую любовь,
И кровь,
Ту кровь, которую я пролить не посмел,
Не посмел,
Потому что он этого не хотел…
[100]– Ну, Борис Викторович, полноте – сказал Гумилев, в своем голубом мундире и с короткой «колчаковской» стрижкой, похожий на гимназиста – когда же вы останавливались перед тем, чтобы пролить кровь….
Над тростником медлительного Нила,
Где носятся лишь бабочки да птицы,
Скрывается забытая могила
Преступной, но пленительной царицы.
Ночная мгла несет свои обманы,
Встает луна, как грешная сирена,
Бегут белесоватые туманы,
И из пещеры крадется гиена.
Её стенанья яростны и грубы,
Её глаза зловещи и унылы,
И страшны угрожающие зубы
На розоватом мраморе могилы.
"Смотри, луна, влюблённая в безумных,
Смотрите, звезды, стройные виденья,
И темный Нил, владыка вод бесшумных,
И бабочки, и птицы, и растенья.
Смотрите все, как шерсть моя дыбится,
Как блещут взоры злыми огоньками,
Не правда ль, я такая же царица,
Как та, что спит под этими камнями?
В ней билось сердце, полное изменой,
Носили смерть изогнутые брови,
Она была такою же гиеной,
Она, как я, любила запах крови".
По деревням собаки воют в страхе,
В домах рыдают маленькие дети,
И хмурые хватаются феллахи
За длинные безжалостные плети.
[101]– Как бы это помягче сказать, Николай Степанович – сказал Савинков – вы ведь тоже не без греха. Вот, послушайте экспромт…
Что – правда? Падшая глава
Поверженные в прах пророки
Имеют вечность божества
Начертанные кровью строки
[102]…
В историю имеют права войти лишь те ее строки, что написаны кровью. Верно, Николай Степанович, милейший?
Гумилев похлопал в ладоши – искренне, не из вежливости.
– Только что сочинили, Борис Викторович? Неужели.
– Истинный крест. Николай Степанович. Истинный крест.
– Дважды и трижды браво, Борис Викторович. Аплодирую не только вашему таланту стихотворца, но и вашему самообладанию.
– Ну вас Николай Степанович.
– Истинно Борис Викторович. Тем более что в папке, которую вы только что просмотрели – достаточно материалов для вашего немедленного ареста.
– Полноте Вам, Николай Степанович. Это по каким таким обвинениям. позвольте полюбопытствовать.
– Государственная измена. Вооруженный мятеж. Терроризм. Шпионаж в пользу Британской Короны. Я перечисляю только самые тяжкие статьи, не беря в расчет такие, как например, незаконная торговля оружием – ведь вы вооружали бандформирование известное как Идарат с казенных складов, верно? Частично изъятым и предназначенным к уничтожению оружием, а частично новейшими образцами. Я ничего не путаю, Борис Викторович?
– Ну, если быть совсем точным – частично это оружие все-таки было оплачено. Кое-что пришлось покупать в Европе.
– И конечно, из рептильного фонда
[103] Заграничного отделения, Борис Викторович.
Савинков вздохнул.
– Правда ваша, Николай Степанович. Правда ваша.
– Давайте, начнем с самого начала, любезнейший Борис Викторович. Вы, Борис Викторович Савинков, член партии эсеров…
– Бывший член – уточнил Савинков – меня исключили. Вполне официально, по уставу партии, собрались и исключили.
– Пожалуй, поверю – сказал генерал Гумилев – тем более что можно исключить человека из партии, но нельзя исключить партию из человека. Вы как были, так и остались, Борис Викторович, социалистом и революционером, крайним радикалом, мечтающим о светлом будущем, к которому надлежит идти через кровь, смерть, террор и мучения. Мелкими группами, перебежками, под огнем
[104] – ничего не путаю, Борис Викторович?
– При вашей то памяти… Николай Степанович.
– Благодарю, но давайте продолжим. Итак, вы как были, так и остались приверженцем радикальной идеологии и мечтали о равенстве и справедливости, путь к которым – идет под пулями. Возможно, вы поняли, что в России это уже невозможно, а может быть – вы просто решили на старости лет вернуться к своим прежним взглядам. Я не знаю. Но как бы то ни было – вы вышли на остатки эсеровского подполья и договорились с ним…
– С ними невозможно договориться, Николай Степанович. Они просто убили бы меня и на этом все.
