[Явное нарушение трудовой дисциплины.]
Четверг, 26 октября
Поход в кино отменяется. Папа уехал в командировку.
* * *
Джимми Уэбер заплатил мне за расследование дела с ТБ. Я сказала, что ничего особенного не сделала, и вернула ему деньги.
[Верни деньги всем клиентам. А потом надень на голову бумажный пакет, чтобы скрыть красную от стыда физиономию.]
Я перерыл весь журнал в поисках моего имени.
Не нашёл. Единственное, что мне встретилось – упоминание Ролло.
Понедельник, 30 октября
Этот чудак из нашей группы запорол нам всем контрольную.
[Ну ничего себе! Она даже не помнит, как зовут Ролло. Вот что значит быть пустым местом.
Судя по всему, она винит Ролло за то, что в день контрольной его не было в школе.]
И тогда меня осенило! На самом деле этот журнальчик – липа.
Нет, «липа» – не в смысле «дерево». Другая липа, понимаете? Фальшивый документ. Обманка. То есть: любой детектив знает, что если фирма хочет скрыть свои грязные делишки, то заводит двойную бухгалтерию. Подчищенные бумаги – для налогового инспектора и полиции, а вот настоящие…
Зная, что я часто хожу к Ролло в гости, Бензопила нарочно подложила фальшивый журнал в рюкзак. Расчёт её был таков: я прочту его, не найду упоминаний о себе и сделаю вывод, что она никак не связана с пропажей Фейломобиля!
Стало быть, мне нужно лишь найти настоящий журнал. Тот, который выглядит так:
Глава 38
Темнота на краю раскладушки
[5]Я просыпаюсь от звуков снайперского огня. Бросаюсь к окну и вижу Молли Москинс, которая обстреливает подоконник мелкими камушками.
– Чего тебе? – спрашиваю я.
– Я подумала, нам надо порепетировать пьесу, – говорит Молли.
Незадолго до этого я пригласил Молли Москинс в офис агентства, чтобы поговорить о пьесе, которую она якобы сочинила. Теперь Молли знает, где я живу.
– Уходи прочь, Молли Москинс. Никакой пьесы на самом деле нет. Мы это уже обсудили.
– Может, всё-таки порепетируем? – спрашивает она.
– Молли Москинс, ты выбрала неудачное время. Я располагаю секретными данными. Мне нельзя стоять на виду, у открытого окна.
Я захлопываю окно и ложусь обратно на раскладушку.
В подоконник глухо ударяет комок грязи.
– Ну чего ещё? – недовольно кричу я, снова распахнув окошко. – Ты наносишь вред имуществу третьих лиц!
– У меня украли туфли! – громко сообщает Молли. – Это проделки международного вора!
И я ей верю. Она стоит в одних носках.
Я хватаю свой рабочий блокнот и делаю пометку: утром завести новое дело.
Тут я замечаю, что Молли что-то прячет за спиной.
Я мгновенно «вычисляю» преступницу. Сперва Молли была в туфлях, а сейчас она без них и при этом что-то прячет за спиной.
Я зарисовываю в блокноте тот предмет, который она сжимает в руке.
– Молли Москинс, немедленно бросай оружие! – приказываю я. – Мы не падём жертвами твоих отвратительных розыгрышей!
Тут из спальни выходит мама и включает в гостиной свет.
– Ты чего разорался? – сердито говорит она.
Увидев, что я стою у окна – притом разбитого, – мама тоже начинает кричать:
– Что вообще здесь происходит?!
– Мы пали жертвами преступного синдиката, – сообщаю я. – Скажи спасибо, ещё легко отделались. Всё могло закончиться гораздо хуже.
– Что ты такое говоришь! – возмущается мама.
– По округе бродит Мелкий Ужас. На цыпочках. Ну, чтобы его не заметили.
– Кто-кто бродит? – переспрашивает мама.
Я молча показываю за окно. Там видны только тёмные кусты.
– Ох, Тимми, я внесла огромный залоговый платёж за эту квартиру. Знаешь, что нам будет за разбитое стекло? Расходы на замену вычтут из суммы залога.
Поразительная неблагодарность!
– Сперва ты без разрешения отдаёшь мой скутер для какой-то там пьесы, потом разбиваешь окно. Когда ты научишься ценить чужое имущество?
Я молча выдерживаю атаку. Что поделать, если гения не признают в собственном доме.
– Кстати, – прибавляет мама, уперев руки в бока, – я тут поговорила с твоим приятелем, Ролло Тукасом.
Только этого не хватало.
– Он приходил вчера, разыскивал какую-то пропавшую вещь из рюкзака. Ну, я заодно и спросила про эту вашу пьесу.
У меня начинает дёргаться левый глаз. Потом правый.
– И знаешь, что он сказал?
Не знаю. Но мысленно горячо поддерживаю своего упитанного друга.
– Он сказал, что в школе не ставили никакую пьесу.
Ложь! Измена! Предательство! Я вскакиваю с ногами на раскладушку и воплю:
Тон мой дерзок, мной движет праведный гнев. А потом я вдруг брякаю:
