– Это ведь тоже сон, просто другой, – услышала Люси слова Эдварда, – ничего страшного. Мертвые спят дольше, вот и все.
– Но, Эдвард! – Голос Фанни был слышен по всему коридору. – Это же дурная примета – спать ногами к покойникам.
Что ответил Эдвард, Люси не узнала: он говорил очень тихо. Потом снова раздались слова Фанни:
– А твоя комната рядом? Иначе мне будет страшно.
Надев ночную рубашку, Люси подошла к окну. Клематис, упорно карабкавшийся по старой каменной кладке, пробрался даже в комнату – на подоконнике лежала мокрая от дождя цветочная гроздь. Один за другим Люси рвала лепестки и бросала их вниз, глядя, как они вращаются на лету, точно снежинки.
Она все еще думала о Фанни, которая осталась за стеной, как вдруг услышала голос Эдварда, шедший откуда-то снизу.
– Как я понял, это тебя нужно благодарить?
Осторожно, чтобы не привлекать внимания, Люси высунулась посмотреть, кто там с братом. Торстон. Дождь уже прошел, снаружи стало теплее. Распухшая луна стояла в светлеющем небе, и ее свет казался особенно ярким в сравнении с недавней густой тьмой, так что Люси ясно видела обоих мужчин, стоявших возле обвитой глицинией беседки, у входа в сад.
– Она говорит, это ты написал ей, где меня искать.
Торстон, с сигаретой в зубах, прицелился из допотопного ружья в вероятно противника, который, видимо, засел в кроне большого каштана за домом. Услышав обвинение в свой адрес, он, как злодей из пантомимы, просунул палец в спусковую скобу винтовки, крутанул его и развел руки в стороны.
– А вот и нет. Сначала я написал ей и назначил встречу, а уж потом рассказал, где тебя искать.
– Ты мерзавец, Торстон.
– Что же мне было делать? Бедная девушка буквально молила меня сжалиться над ней.
– Сжалиться, как же! Ты получаешь от этого удовольствие.
– Эдвард, ты меня обижаешь. Я просто стараюсь помочь тебе, как друг. Она умоляла меня помочь тебе увидеть вещи в истинном свете. Говорила, что ты потерял рассудок и ведешь себя самым неподобающим образом.
– Я говорил с ней – я написал ей письмо, где все объяснил.
– Объяснил? Сомневаюсь. «Просто поверить не могу, – твердила она, – разве он забыл, кто мой отец? Что он может с ним сделать? И что все это значит для меня?» И еще: «Почему он так поступил? Какие у него могли быть причины нарушить обещание?» – Торстон захохотал. – Нет, мой дорогой Эдвард, ты далеко не все объяснил.
– Я сказал ей ровно столько, сколько ей следовало знать, чтобы не ранить ее самолюбие, – сказал Эдвард низким от ярости голосом.
– Все, что ты написал, стало кучкой пепла в камине ее отца. Она отказалась принять твои объяснения. И сказала, что ей надо увидеться с тобой и все исправить. Разве я мог отказать ей? Наоборот, ты должен меня благодарить. Ни для кого не секрет – твоя семья нуждается в том, что может предложить Фанни. – Его верхняя губа приподнялась в хищной улыбке. – Иначе у твоих сестренок не будет никаких шансов.
– Мои сестры тебя не касаются.
– Скажи это старшенькой, Клэр. Уж она-то из кожи вон лезет, чтобы я ее касался. И я уже подумываю: а не дать ли ей наконец то, чего она так хочет? А то еще испортит мне картину своими дурацкими страстями. Да и за Лили я не прочь приглядеть, пока вы с Фанни налаживаете отношения.
Беседка помешала Люси увидеть первый удар; но Торстон вдруг отшатнулся и наступил на газон, удивленно улыбаясь и одной рукой придерживая щеку.
– Я же только хочу помочь, Эдвард. Фанни, конечно, зануда, но с ней у тебя будет дом и возможность писать. Может, тебе повезет и со временем она научится закрывать глаза на твои шалости.
Драка между Эдвардом и Торстоном продлилась недолго, а когда закончилась, они разошлись в разные стороны. Люси отошла от окна и скользнула в прохладную постель. Ей всегда нравилось быть одной, но сейчас, когда под ложечкой сосало, она вдруг поняла, что ей одиноко. И не просто одиноко – непонятно, как быть, а это куда хуже.
Бронзовые часики на столике у кровати показывали пять минут после полуночи. Это значило, что она уже час лежит в постели и ждет, когда наконец придет сон. В доме стояла тишина; погода тоже успокоилась. Редкие ночные птицы выбрались из своих укрытий и теперь сидели на серебристых от луны ветвях каштана. Люси слышала, как они прочищали горлышки. И почему, подумалось ей, минуты так тянутся, а часы кажутся бесконечными именно в темноте?
Она села.
Уснуть она не могла, притворяться не было смысла.
Мозг работал без остановки. Она силилась понять, что происходит. Эдвард говорил, что Фанни Браун не приедет в Берчвуд-Мэнор, а она тут как тут. Остальные словно что-то знали и поэтому вели себя странно; Торстон и Эдвард даже подрались у Люси под окном.
В детстве, когда мысли не давали ей уснуть, Люси всегда шла за утешением к Эдварду. Он рассказывал сказку и отвечал на любые вопросы; утешал Люси, если ей было страшно или грустно, и всегда умел ее рассмешить. Уходя от него, она чувствовала себя увереннее и спокойнее.
Вот и теперь Люси решила пойти посмотреть, спит ли он. Было уже поздно, но она знала, что Эдвард не станет возражать. Он и сам был поздней пташкой и часто засиживался в студии далеко за полночь, пока свечи, которые он ставил в свои любимые старинные бутылки, не догорали до конца и зеленые горлышки не покрывались волнистыми белесыми потеками.
Тихонько она вышла в коридор: ни под одной дверью света не было.
Люси стояла, почти не дыша, и слушала.
Вдруг снизу раздался негромкий звук. Как будто стул проскреб деревянными ножками по полу.
Люси улыбнулась. Ну конечно, где же ему еще быть: в Шелковичной комнате, у мольберта. И как она сразу не догадалась? Эдвард всегда говорил, что живопись прочищает голову и что, если бы не краски и холст, мысли давно свели бы его с ума. Люси на цыпочках подошла к лестнице, так же, на цыпочках, спустилась по первому маршу, миновала ступеньку над тайником и дошла до первого этажа. Как она и ожидала, из-за двери комнаты в самом конце коридора пробивался дрожащий свет – это горели свечи.
Дверь была приотворена. Люси подошла к ней и встала в нерешительности. Эдвард не любил, когда его отрывали от работы, но сегодня, после того что вышло у них с Торстоном, брат наверняка не меньше ее самой будет рад компании. Люси осторожно толкнула дверь и заглянула внутрь – ровно настолько, чтобы понять, там ли Эдвард.
И сразу увидела картину. Лицо Лили Миллингтон – поразительное, исполненное королевского достоинства, потустороннее; рыжие волосы пламенем взвились за спиной. Лили Миллингтон, Королева Фей, ослепляла.
Люси заметила и камень у ее горла – тот самый, который она подглядела у Эдварда в альбоме, только в цвете. Ярко-синий, с радужными переливами. Едва увидев этот необыкновенный оттенок, Люси сразу поняла, что перед ней – «Синий Рэдклифф»; она много слышала о нем, хотя никогда не видела. Да и теперь видит не его, напомнила она себе; это лишь плод воображения Эдварда, талисман, подаренный им своей королеве.
