Официальная версия, утверждал Гилберт, своим широким распространением обязана самим Рэдклиффам. Влияние их в округе Берчвуд-Мэнор было настолько велико, что отразилось даже на полицейском расследовании: члены семьи приложили много усилий, чтобы замять происшествие с «этой женщиной, которая разбила сердце Эдварду Рэдклиффу». В этом их поддержали родственники убитой невесты, также хотевшие, чтобы все забылось как можно скорее. Оба семейства надеялись войти в историю и хотели предстать перед потомством как герои трагедии, а не скандала; вот почему они предпочитали официальную версию о грабителе, который пробрался в дом, похитил камень и случайно застрелил Фрэнсис Браун, что потом привело к смерти ее жениха. Пропавшую подвеску искали, но, кроме пары-тройки ложных следов, ничего не нашли.
Теорию о причастности Лили Миллингтон к краже Гилберт излагал совершенно в ином тоне, чем все остальное: он писал механически, словно по затверженному, чему немало способствовало обширное цитирование материалов дела, обнаруженных им в полицейских архивах. Как исследователь, Элоди хорошо понимала нежелание Гилберта верить в предательскую натуру женщины, которую он сам с такой любовью вызвал к жизни на страницах своей книги. При чтении этой главы казалось, что две полярные стороны характера одного человека вступили в смертельную схватку: честолюбивый ученый, сделавший опьяняющее своей новизной открытие, боролся с писателем, полюбившим свою героиню, чей образ он так долго и кропотливо создавал. И еще это лицо. Ведь женщина с портрета в серебряной рамке сразу же запала в душу и ей, Элоди. Строго напоминая себе о той опасной власти, которую красота имеет над душами людей, она все равно не верила, что женщина в белом была способна на такое вопиющее двуличие.
Гилберт явно не желал верить в причастность Лили Миллингтон к исчезновению подвески, но все же уделил место описанию самой пропажи, причем выяснилось, что камень был далеко не рядовой драгоценностью. Оказалось, это голубой бриллиант весом в двадцать три карата, настолько редкий, что он даже имел имя: «Синий Рэдклифф». Свое происхождение подвеска вела от Марии Антуанетты: именно для нее голубой бриллиант был впервые взят в оправу. Однако история самого камня уходила куда дальше – некий Джон Хоквуд, наемник, завладел им в четырнадцатом веке во Флоренции, куда наведался для разбоя и грабежа, и так прикипел к камню, что не расстался с ним и на смертном одре, где лежал, как написал о нем один современник, «с богатствами и почестями». Но первый след камень оставил еще раньше, в десятом веке, в Индии, где, по одному свидетельству – недостоверному, как считал Гилберт, – был похищен странствующим купцом со стены индуистского храма. Так или иначе, когда в 1816-м камень попал к Рэдклиффам, его поместили в золотую филигранную оправу и повесили на тонкую и короткую цепочку, так чтобы он лежал как раз в яремной ямке на шее. Красивая, конечно, вещь, но уж слишком привлекательная для грабителей, а потому почти все то время, что Рэдклиффы владели бриллиантом, он хранился в их сейфе у Ллойда, в Лондоне.
История «Синего Рэдклиффа» не особенно заинтересовала Элоди, зато, прочитав следующую строку, она едва не подпрыгнула на месте. По словам Гилберта, Эдвард Рэдклифф извлек драгоценность из банковского хранилища именно летом 1862-го, чтобы его натурщица могла надевать подвеску, с которой он собирался писать ее на своей новой картине; завершить работу он планировал к концу летнего сезона. Так, значит, картина, которую историки и любители искусства по всему миру считали мифом, страстно желая при этом увидеть, все же была написана!
Во второй половине седьмой главы обсуждалась возможность существования этой картины, в законченном виде или в каком-либо ином. Гилберт выдвигал несколько теорий, основанных на изучении творчества Эдварда Рэдклиффа, но в конце все же признавал, что без документальных подтверждений все это не более чем гипотезы. И хотя другие члены Пурпурного братства в своей переписке не раз упоминали неоконченное полотно Рэдклиффа, сам художник, по всей видимости, хранил о нем полное молчание.
Взгляд Элоди скользнул к альбому, найденному в архиве. А что, если в нем как раз и содержится то доказательство, которое тщетно искал Леонард Гилберт? Неужто подтверждение, которого так долго жаждал весь художественный мир, все это время лежало себе тихонечко в кожаной сумке, в доме Джеймса Стрэттона, видного социального реформатора Викторианской эпохи? Эта мысль заставила Элоди снова задуматься о Стрэттоне, ведь теперь ей было известно, что звено, которое связывало его с Эдвардом Рэдклиффом, носило имя Лили Миллингтон. Стрэттон знал Лили настолько хорошо, что даже хранил у себя ее фотографию; Рэдклифф был в нее влюблен. Между собой эти двое не были близко знакомы, по крайней мере на первый взгляд, и все же именно к Стрэттону Рэдклифф пришел посреди ночи, когда неутолимая сердечная тоска выгнала его из дому. И видимо, именно Стрэттону Рэдклифф отдал на хранение наброски своего великого, но так и не созданного полотна. Но почему? Надо полагать, ответ на этот вопрос крылся в личности Лили Миллингтон. Имя было незнакомо Элоди, но она подумала, что надо проверить его на всякий случай по компьютерной базе стрэттоновской переписки.
В последней главе вновь шла речь об интересе Рэдклиффа к домам, и особенно к дому на Темзе, названному им «зачарованным домом… уютно устроившимся в собственной излучине реки». Так Гилберт закольцевал композицию книги, перебросив мостик от жизни своего героя к собственной жизни. Оказалось, что Гилберт провел в «зачарованном доме» Рэдклиффа целое лето и, заканчивая там свою диссертацию, буквально дышал тем же воздухом, которым некогда дышал хозяин дома.
Леонард Гилберт, солдат Первой мировой, потерявший на полях сражений во Франции тех, кто был ему дорог, с грустью, которую порождает только опыт, писал о том, какие страдания доставляет человеку ощущение оторванности от своего мира. И все же его книга заканчивалась долгим и оптимистическим рассуждением о возвращении «домой» и о том, что это значит – оказаться в уютном и защищенном месте после долгих скитаний по пустыне. Себе в союзники он взял современника Рэдклиффа, великого викторианца Чарльза Диккенса, который проникновенно и просто написал о том, что такое «дом» в жизни человека: «И хотя дом – это лишь слово, лишь имя, но оно сильно; сильнее любого заклинания, какими призывают к себе духов волшебники…» Для Эдварда Рэдклиффа, писал Леонард Гилберт, таким домом был Берчвуд-Мэнор.
Элоди еще раз перечитала эту строчку. Значит, у дома было имя. Она впечатала его в поисковую строку телефона, нажала кнопку «ввод», затаила дыхание и… вот оно! Снимок, описание, адрес. Дом стоял на границе Оксфордшира и Беркшира, в долине Белого Коня. Нажав на одну из выпавших ссылок, она узнала, что дом был подарен Ассоциации историков искусства в 1928 году, причем дарительница, Люси Рэдклифф, поставила условие – использовать его для проживания стипендиатов ассоциации. Когда затраты на содержание особняка стали чрезмерными, пошли разговоры о превращении дома в музей Эдварда Рэдклиффа и Пурпурного братства, под эгидой которого наблюдался невиданный расцвет искусств, однако и на этот проект деньги нашлись не сразу. Пожертвования собирали много лет, пока наконец в 1980-м щедрый взнос от неизвестного жертвователя не позволил АИИ воплотить планы в жизнь. Так что теперь в доме был музей, открытый для широкой публики по субботам.
