Она опустила Типа на пол, и панель за его спиной бесшумно скользнула на свое место, встав вровень со стеной.
– Аде понравились мои камушки. Она сказала, что тоже собирала камушки, когда была маленькой, и окаменелости. А теперь она арки… архи…
– …олог. Археолог.
– Да, – подтвердил он. – Точно.
Джульетта подошла с Типом к лестнице, и оба сели на верхнюю ступеньку. Она обняла сына двумя руками и прижала к себе так, что ее подбородок пришелся как раз на его теплую маковку. Из всех ее детей один Тип с удовольствием принимал эти периодические излияния, признаки избыточной материнской любви. Но, почувствовав, что даже его почти бесконечному терпению вот-вот настанет предел, она разомкнула объятия и сказала:
– Ладно. Завтракать пора. А заодно выяснить, чем заняты твои сестра и брат.
– Беа сказала, что папа не найдет нас здесь, когда вернется.
– Правда?
– А Рыж сказал, что папа – волшебник и найдет нас где угодно.
– Понятно.
– А я ушел наверх, потому что не хотел говорить им.
– Что говорить?
– Что папа не вернется.
У Джульетты закружилась голова.
– Почему ты так думаешь?
Он ничего не ответил, только протянул руку и прижал ладошку к ее щеке. Его маленькое личико с острым подбородком было серьезным, и Джульетта поняла: он знает.
Письмо от Алана, то, последнее, вдруг стало тяжелым в ее кармане. Она все время носила его с собой, с того дня, как получила. Только поэтому письмо сохранилось. Зато телеграмма с черной каемкой из Министерства обороны, которую принесли в тот же день, сгорела. Джульетта хотела сжечь ее сама, но в конце концов это сделали за нее другие. Кто-то из подручных Гитлера избавил ее от хлопот, сбросив на Квинз-Хед-стрит в Ислингтоне зажигательную бомбу, спалившую их дом вместе со всем, что в нем было.
Она хотела рассказать все детям. Честно, хотела. Проблема – ни о чем другом Джульетта давно уже не думала – была в одном: она не знала, какие найти слова, как объяснить детям, что их чудесного, веселого, рассеянного, дурашливого папы больше нет на свете.
– Мамочка? – Ладошка Типа скользнула в ее руку. – Что теперь будет?
Джульетта могла бы сказать многое. Настала одна из тех редких минут, когда родитель понимает: каждое слово, сказанное им сейчас, ребенок будет помнить долгие-долгие годы. Хотелось не оплошать, она ведь писательница. Но, несмотря на это, нужные слова не шли. Объяснения приходили, после некоторого раздумья отвергались, и каждое уносило с собой драгоценные секунды, которые отдаляли ее от того мига, когда было необходимо говорить, и приближали к тому, когда лучше было помолчать. Жизнь – это и в самом деле большой горшок с клейстером, как любил говорить Алан. Банка, в которой мука перемешана с водой, а люди пытаются ходить по этой каше, да еще и сохранять изящество.
– Не знаю, Типпи, – сказала она наконец, понимая, что хотя в ее ответе нет ни особенного утешения, ни мудрости, зато есть правда, а это уже немало. – Знаю только, что все у нас будет в порядке.
Она понимала, каким будет его следующий вопрос: откуда она это знает? Как на него отвечать? Что она просто знает, и все тут? Потому что иначе быть не может? Потому что это ее самолет, она сидит за штурвалом, и вслепую или нет, но, черт возьми, она сделает все, чтобы привести его домой благополучно?
Но ни один из этих ответов так и не понадобился, поскольку она ошиблась: вопрос не был задан. Глубоко веря каждому ее слову – Джульетте всегда хотелось спрятать лицо в ладони и зарыдать, так ее трогала эта незаслуженная вера, – сын вдруг сменил тему:
– Берди говорит, что даже в самой темной коробке всегда есть тонкие лучики света.
Глубокая, непобедимая усталость вдруг охватила Джульетту.
– Правда, милый?
Тип серьезно кивнул:
– Правда, мама. Я их видел, там, в тайнике. Но надо быть внутри, чтобы их увидеть. Когда я закрыл панель, мне стало страшно, а потом я понял, что не надо бояться: там, внутри, много-много маленьких дырочек, и они светятся, как звездочки в темноте.
VIII
Сегодня суббота, и туристы здесь. Я в маленькой комнате, где на стене висит портрет Фанни. Или, как я предпочитаю ее называть, в спальне Джульетты. В конце концов, Фанни спала здесь всего одну ночь. А я сидела здесь с Джульеттой, когда она работала за машинкой, разложив бумаги на крышке комода у окна. Я была с ней и позже, вечерами, когда она, уложив детей спать, доставала письмо Алана. Не для того, чтобы прочесть; она вообще нечасто в него заглядывала. Просто чтобы подержать: так, с письмом в руках, она и сидела у окна, невидящими глазами глядя в долгую темную ночь.
В эту же комнату принесли Аду, когда ее, полузадохнувшуюся, выловили из реки. Люси спала в соседней комнате, а здесь хранились сокровища: окаменелости, разные образцы на полках, которые громоздились вдоль стен, до самого потолка. Люси настояла, что сама будет ухаживать за Адой, и так доняла сиделку своими наставлениями, что та отказалась от места. Когда в комнату снова внесли кровать, свободного места почти не осталось, но Люси все же сумела втиснуть в уголок стул и просиживала иногда часы напролет, наблюдая за спящей девочкой.
Было трогательно наблюдать такую заботливость в Люси; после смерти Эдварда в жизни малышки Люси случалось так мало людей, с кем она могла по-настоящему сблизиться. А тут она каждый вечер проверяла, согрели ли Аде постель специальной медной грелкой с углями внутри, похожей на сковородку с крышкой, на длинной ручке, и даже разрешила девочке оставить котенка, несмотря на явное неодобрение этой тетки, Торнфилд.
Одна из сегодняшних посетительниц стоит сейчас у окна, вытянув шею, и заглядывает через стену в сад; яркое утреннее солнце бьет ей прямо в лицо, выбеливая его почти до бесцветности. Глядя на нее, я вспомнила день после пикника, когда Ада уже достаточно оправилась, чтобы сидеть в постели, опираясь на подушки; поток света вот так же лился тогда в окно и, разрезанный на четыре части оконной рамой, четырьмя ровными прямоугольниками ложился на одеяло в ногах кровати.
Люси принесла поднос с завтраком, и, пока она устраивала его на столике у кровати, Ада, бледная, как простыни на ее постели, произнесла:
– Я упала в реку.
– Да, упала.
– Я не умею плавать.
– Это очевидно.
Ада умолкла. Но, глядя на нее, я поняла, что это ненадолго, и действительно.
– Мисс Рэдклифф? – снова позвала она.
– Да, детка?
– Со мной в реке был человек.
– Да. – Люси присела на край кровати и взяла Аду за руку. – Мне очень тяжело говорить тебе об этом, но Мэй Хокинс упала в реку вместе с тобой. Только ей повезло куда меньше: она тоже не умела плавать и утонула.
