— Что мне ее, новорожденную, за порог в сугроб кинуть следовало?
— Зачем грех на душу брать? Да много ли добрых людей, которые и вырастить могли? Только ты уперся тогда, а теперь расхлебывай. Мать-то ее не больно на нормальную походила, вот у Вески это врожденное.
— Ты про Найдену уж довольно мне за жизнь наговорила, нет ее, успокойся теперь. А насчет Вессы подумаем, сгоряча не стоит рубить.
— Подумай, подумай! Только в этот раз хорошо подумай, не как девятнадцать лет назад, когда ребенка оставить решил.
Мачеха сердито загремела горшками, а после громко хлопнула дверь, никак отец вышел во двор. Еще какое-то время раздавался шум и стук, а после скрипнула крышка люка, видимо, за соленьями к обеду хозяйка отправилась. Я тогда и вышла из-за занавески и сразу в комнату, что со Снежкой делила, побежала.
Там у меня между стеной и кроватью хранилась тряпица, а в нее завернуты бумаги. Мы с купцом их перед свадьбой подписали. Он тогда щедрый был, вместо меня приданое внес, на мое имя содержание положил. Еще дом отписал по уговору. Не тот особняк, что в городе, в котором все его торговые дела свершались, а иной, небольшой домик за городской чертой. Мне бы очень хотелось сейчас туда уехать, но пришло в голову другое решение. А потому собрала все и отправилась к старичку, который наши с купцом бумаги оформлял. Он на деревню один такой был, в законах разбирался, печати имел, нужной силой обладавшие. К нему вся округа ходила. Прежде в городе жил, а после на покой сюда перебрался, потому что там и молодых дельцов хватало, а в деревне пусть нет того дохода, но всегда дело прокормит.
Хорошо, что застала на месте, хоть и редко он куда выходил, но, считай, повезло. Ведь хотела все поскорее свершить.
Посмотрел он на мои бумаги, послушал, что придумала, и кивнул.
— Можно. Только точно решила? Не лучше ли на вас с сестрой сумму разделить?
— Я хочу между ней и опекунами поровну поделить. Ведь мачеха и отец пока за нее все решают, вот пускай им регулярно половина идет, а вторая для Снежи копится. Но условие обязательное, если вздумают замуж отдать против воли, то всех денег лишатся. А дом на ее имя пусть остается, чтобы при случае было куда уйти.
— Ну а сама-то как?
— С даром не пропаду.
— До южных границ далече, одна не доберешься. И слышал я, строго у чародеев все. На происхождение шибко смотрят.
Не знала я этих подробностей, однако и без предупреждения понимала, не добраться одной. Да и чужие земли, порядки, еще и тоска не делась никуда, точила и точила изнутри. Уйду далеко, наверное, вовсе съест. Мне бы к нему поближе, хотя бы знать, что не разделяют пространства бескрайние и черта, которая многие годы назад была между Северными и Южными землями проведена. В город подамся, работу поищу, а старичку ни к чему подробности знать.
Заснула моя Снежинка. Я ей сегодня самую красивую сказку из всех рассказала, чтобы осталась память о сестре. А на кухонном столе записку оставила, уж мачеха ее отыщет и быстро выгоду сообразит. Сама же решила ночью уходить не оттого, что объяснений не хотела или боялась, будто остановить вздумают, просто сестренка бы плакала, просила остаться. Кому-кому, а вот ей могло и повезти меня уговорить, потому тайком уйду, и дело с концом. Не будет больше семье от подкидыша несчастий, не стану на дом собственную тень наводить. Если же доведется вернуться, то только не с повинной головой.
Тихо-тихо было и в избе, и во дворе. Снег под луной серебрился, и таким покоем веяло, что захотелось присесть на ступеньку, посидеть, вдохнуть морозный воздух, а после развернуться и вновь в теплую избу войти. Лечь на лавку, а поутру быть разбуженной непоседливой Снежкой. Так ли я стремилась убежать?
Желание не оставаться пересилило, иначе точно задержалась бы.
Запахнула полушубок плотнее, взглянула на месяц, косо висевший над снежной горой, и прикинула, как лучше до города добираться. Через лес оно короче, но и страшно. Звери ведь водятся, и не все белки, волков тоже хватает. Правда, была охотниками тропа проторена, и вот подальше от нее хищники держались. Значит, пройти-то, вероятно, можно. В обход дольше будет.
Прищурилась, раздумывая, и обнаружила, что глаз от далекой и яркой звезды отвести не могу. Ее Северной у нас называли и говорили, будто светит она ровно над ледяными чертогами Стужи. Нередко охотники ее за ориентир держали, когда далеко от дома уходили, только для меня дорога была в иной стороне, как раз в противоположной. А я все стояла и думала, а зачем мне в тот город, почему бы по направлению этой звезды не податься? Вон светит как ярко, манит, подмигивает, точно и вправду верную дорогу указывает. Так и ступила с крыльца, один шаг сделала и второй…
Огляделась кругом, сосны вековые возносятся в самое небо, снежно и холодно в лесу, хоть я и не замерзла пока, ведь шла все это время. Теперь остановилась дух перевести и понять не могла, почему я посередь чащи, а не на дороге, в город ведущей. Развернуться бы.
Только подумала о другой стороне, как сердце сдавило. Рукой ухватилась за грудь, утешить пытаясь, но не слушалось оно уговоров. Не желало туда, где город, поворачивать. Звезда его тянула, влекла необоримо. Только сейчас на ум пришло, что кабы не сестренка, не любовь моя к Снежинке, давно бы не выдержала, вот так побежала ночью туда, куда всей душой тянулась, куда заноза проклятая влекла.
— Пропади ты пропадом! — прошептала, вытирая колючей рукавицей слезы. — Знала бы, какая это мука, лучше бы у того дерева осталась. Не пойду к тебе, ни за что не пойду.
А перед глазами купец привороженный и понимание, что дар мой не только для тепла годится. И если не знать, как владеть, то проклятием взаправду стать может. Ради Снежки нелегкий выбор сделала и повторила бы, коли пришлось, но сила эта непонятная теперь и саму меня пугала. Слухи слухами, а сработала она и жар в сердце сумела зажечь. Научил бы кто, помог. Ведь Он может.
И откуда такое знание в душе, откуда уверенность? Почему среди всех звезд на свет одной лишь пошла? Никак не могла объяснить, только чувствовала.
— Красавец! До чего же хорош! Ну, подари хотя бы этого, Бренн. У тебя снежных волков в услужении столько, сколько не у каждого конника лошадей в конюшнях.
— Подарить? — Сидевший на спине мощного зверя мужчина усмехнулся и мягко спрыгнул на землю. Ростом волк был по грудь взрослому человеку и скалился просто жутко, но мигом склонил голову, когда Бренн потянулся потрепать его между ушами. — Разве они вещи, чтобы я их дарил? Сперва укроти.
— И рад бы, но они, кроме тебя, никому не даются!
Раздосадованный Сизар наблюдал, как его войд
[2] проводит широкой ладонью по искрящейся серебристой шкуре, густой и пушистой. Очень уж хотел князь заполучить себе вместо коня такого зверя, а Бренн заладил: «Приручи». Как их подчинить, если сама Стужа с опаской поглядывала на любимцев своего фаворита. Говорила, будто они намного хуже ледяных духов, дикие, и не предсказать, что у зверей на уме. Так и норовят то новое платье когтями порвать, то в роскошный богатый плащ зубами вцепиться.
