На последней фразе по залу пробежал смешок.
Студентки, которых привела Вера, оказались типичными девушками-филологами: симпатичными с умными одухотворенными лицами. Одеты все были по-разному: с большим или меньшим ощущением стиля, была одна неформалка и одна фитоняшка с нарощенными зарослями ресниц. Девушки производили настолько приятное впечатление, что я бы ни за что не поверил, если бы мне кто-то вдруг сказал, что через год-другой некоторые из них останутся при кафедре и включатся в ту же самую игру, где будет и дуэль на плакатах, и грязные сплетни за спиной, и покупка статей в Скопусах, и распил грантов, и много чего еще. В отличие от своих преподавателей вопросы девушки тоже задавали строго по делу, задачу поняли сразу, проблем доверия к иногороднему эксперту в связи с чтением желтой прессы не возникло.
– Помните, друзья мои, – обратилась Вера Ухтомская к студенткам после того, как Виктория закончила и расположилась за своим столом. – Мы на одном из занятий говорили с вами о том, что у матери Гоголя Марии Ивановны была совершенно такая же впечатлительность. Она могла часами сидеть в одной позе, задумавшись о чем-то с непроницаемым выражением лица. Также известно, что мать Гоголя приписывала своему сыну Николаю Васильевичу, будущему классику, весь мировой технический прогресс, изобретение телеграфа, железных дорог и многого другого, даже русской азбуки, и не было никакой возможности разубедить ее в этом.
Студентки заулыбались, они помнили.
– Вот и наш Правдоруб считает, что на нем замкнулась вся мировая справедливость, – продолжала Вера.
Девчонки снова согласно закивали.
– Кажется, вы говорили, что такая впечатлительность называется бредом величия? – уточнила неформалка, которую звали Яной.
Ухтомская улыбнулась, кинув на Викторию взгляд не без оттенка торжества.
– Вот видите, а вы говорили, Гоголь бесполезный! – проговорила она, подходя к нам вплотную, так чтобы не слышали студентки.
Несмотря на то что Виктория никогда ничего подобного не говорила, пришлось согласиться. Чем дольше мы общались с доцентом Ухтомской, тем яснее перед нами вырисовывалась ее картина мира: яркая, многоцветная, наполненная множеством деталей, фактов и персонажей из истории культуры, эта картина оказалась графически лаконична в части отражения чувств и эмоций. Казалось, что вся цветовая палитра этой эмоциональной картины только и состояла из черного и белого цветов, изредка превращавшихся то в грязно-, то в светлосерый. Вера Ухтомская напоминала подростка, который очень быстро поумнел, но как будто еще не успел повзрослеть. Не случайно Виктория говорила о конфликтности, но и интерес моей тетки именно к Ухтомской тоже был вполне понятен.
Работа началась.
К концу дня результаты были неутешительные, мы успели просмотреть половину коробок, привезенных одной только прокуратурой, из других ведомств было и того меньше – где-то по одной-две, где-то и вовсе половина одной коробки. Наш метод выборки был больше похож на карточное гадание, чем на полноценный филологический анализ. Несложно подсчитать, что если мы будем двигаться в том же темпе, то на все про все у нас должно уйти не меньше месяца.
Глава 21. Сансара Коин
Чем безнадежнее цель, тем глубже эмоции.
С. Довлатов
– Слушайте, я понимаю, что у вас там дела посерьезнее моих, – раздался в трубке голос Инны. Кажется, она опять была нетрезва. – Но вы уж мной тоже займитесь. Хоть чуть-чуть. Хотя бы что-то мне расскажите-объясните, а то…
Она запнулась. Мне показалось, что она собирается пригрозить пересмотром договора о передаче «Джетты».
– Инна, – попытался успокоить я заказчицу. – Виктория уверена, что после публикации фотографии со Шляпником и подписей к ним, ваше дело можно раскручивать как дело о вреде деловой репутации, сознательной дискредитации. А это и путь известный, и компенсации там обычно хорошие. Главное – понять, кто вас заказал. Если это ваш бывший муж Геннадий, то нужна точная информация, что это сделал именно он. Пока же ничего не указывает…
На этих словах Инна прервала меня и обрушилась на бывшего мужа Геннадия Берга таким потоком обвинений и подозрений, что будь она на заседании перед присяжными, те бы заставили изменника оплатить бывшей жене новый бизнес, купить новую «Джетту» взамен утраченной и свозить в отпуск, предварительно обновив весь гардероб. Однако присяжных не было, а обиду оставленной жены к исковому не прикрепишь.
Во всем же остальном инста-дьяволица наконец просчиталась. Не удержалась от публикации такой замечательной грязи, позволявшей прихлопнуть Инну одним движением. Причем прихлопнуть – это слабо сказано: практически исключить возможность восстановления как бизнеса, так и репутации. Что в данном случае одно и то же. На волне дела о маньяке весть распространилась быстро и сработала куда эффектнее, чем неудачные селфи в невыгодных ракурсах и антураже. Вот только умысел на очернение тут тоже доказывался намного проще, чем в случае с неудачными селфи.
Инну ответ удовлетворил, но лишь частично, оказывается, заботило ее другое.
– За мной тут какие-то мудаки начали следить, – сказала она и сама как будто смутилась от того, что произнесла это.
– Какие еще мудаки?
– Да черт его знает. Я сначала думала – мерещится мне. Не хотела даже говорить. Но… что-то больно уж настойчиво ходят.
Я махнул рукой Виктории, чтобы она подошла.
– Под окнами вчера какой-то хмырь в капюшоне стоял. Потом показалось мне, что на улице за мной тоже идут. Могла б ущипнуть себя, чтоб разбудить, ущипнула бы. Да только наяву все было. Потом как в детективах. Зашла в магазин, походила там, пошарахалась из угла в угол. Вышла на улицу, смотрю – нет никого. Метров сто прошла, снова почувствовала, что глаз ко мне приклеен. Резко обернулась, а он там. Высокий, плечистый, в черной куртке, капюшон по самый нос надвинут. Пугают, похоже.
– Кто, думаете? – обеспокоенно нахмурилась Виктория.
– Думаю, это кто-то из моих франчайзи. Чувствуют себя обманутыми. Хотят, чтобы деньги вернула. Так, наверное. Школы-то мои накрылись, им теперь тоже вроде как нечего продавать. А кто еще? Или Генька сам? Но нет… Он, конечно, мудак, но чтоб так пугать, вряд ли. А денег-то у меня теперь и нет. Так что запугивать бесполезно. Я бы рада, может, отдать, да нечего.
– А прямые просьбы от ваших партнеров поступали? – уточнил я.
– Пишут письма, интересуются, проклинают. А вчера и позавчера вечером, как только я легла спать, начали звонить в домофон. Звонят и молчат. Я не открываю, само собой, но что-то не по себе стало. Сейчас бы спать ложиться, а я боюсь, честное слово – боюсь. Никогда со мной такого не было.
Услышав о домофоне, Виктория задумалась и почему-то расстроилась.
– Звонки по домофону, конечно, могут быть средством запугивания, но больше похоже на проверку: дома или нет, – наконец сделала предположение Вика. – Нехорошо.
