Но сама я этому не верила. На лице его преподобия уже давно видны были признаки смерти.
Все изменилось. С каждым днем его преподобию становилось хуже. Меллиора и я ухаживали за ним. Меллиора твердо решила, что будет все делать для него, а я знала, что буду ей помогать.
В доме появился Дэвид Киллигрю — викарий, которого прислали исполнять обязанности священника, пока, как говорилось, не будут произведены соответствующие изменения. Имелось в виду, пока не умрет его преподобие.
Пришла осень, и мы с Меллиорой почти безотлучно были дома. Уроками мы занимались мало, хотя мисс Келлоу никуда не уезжала: просто мы почти все время хлопотали вокруг больного. В доме все шло не так, как прежде, и я думаю, мы все испытывали благодарность к Дэвиду Киллигрю, редкостной доброты человеку. Ему было лет под тридцать, и его ненавязчивое присутствие в доме никому не доставляло хлопот; он хорошо читал проповеди в церкви и справлялся с приходскими делами на удивление успешно.
Дэвид часто сидел с его преподобием, беседуя о приходских делах. С нами он тоже беседовал, и вскоре мы как бы забыли, почему у нас появился новый человек: он стал словно Членом семьи. Викарий старался нас приободрить и давал нам понять, что благодарен за то, что мы приняли его в свой круг; из прислуги все его любили, и прихожане тоже; и так оно все шло, и казалось, что так будет всегда.
Пришло Рождество — для нас печальное Рождество. Миссис Йоу готовила угощение на кухне — потому что прислуга рассчитывает на праздник, говорила она, и она была уверена, что так хочет и его преподобие. Дэвид с этим согласился, и она стала готовить пироги и пудинги, как делала каждый год.
Я помогла Дэвиду принести остролист к празднику; и когда он его обрезал, я сказала:
— А зачем мы это делаем? У нас ведь совсем не праздничное настроение.
Он грустно посмотрел на меня и ответил:
— Всегда лучше надеяться.
— Да? Даже когда мы все равно знаем, что конец близок, — и знаем, какой это конец?
— Мы живем надеждой, — сказал он мне.
Тут я с ним согласилась. Я внимательно посмотрела на него.
— А вы на что надеетесь? — спросила я.
Он помолчал немного, потом сказал:
— Наверно, как и каждый — иметь домашний очаг, свою семью.
— И вы рассчитываете, что ваши надежды сбудутся?
Он подвинулся ко мне поближе и ответил:
— Если я получу приход.
— А до тех пор?
— У меня на руках больная мать. Я обязан о ней подумать.
— А сейчас она где?
— Сейчас за ней присматривает племянница; она живет у нас дома, пока я не вернусь.
Он укололся об остролист и стал сосать палец, а вид V него был смущенный; я заметила, что он покраснел.
Он чувствовал себя неловко. Видимо, думал о том, что когда умрет его преподобие, ему вполне могут предложить этот приход.
В канун Рождества к нам пришли с рождественскими гимнами, и под окном у его преподобия тихо пропели «новое Рождество».
На кухонном столе миссис Йоу готовила рождественский букет — она скрепила два деревянных обруча и украсила их утесником и хвоей. Потом она повесила этот букет за окном комнаты больного, чтобы сделать вид, что мы празднуем Рождество, несмотря на печаль в доме.
Дэвид провел службы так, что все остались довольны, и я слышала, как миссис Йоу сказала Белтору, что если беды все равно не избежать, то уж лучше пусть будет т! как есть.
Ким приехал на Двенадцатую ночь. С тех пор я всегда не любила Двенадцатую ночь, часто оправдываясь перед собой — это потому, что приходит время снимать все рождественские украшения, и праздник кончается — до будущего года.
Я увидела как Ким подъехал к дому на гнедой кобыле — он всегда на ней ездил, — и подумала, как он красиво и мужественно выглядит — не вредным, как Джонни, и не святым, как Джастин, а именно так, как должен выглядеть мужчина.
Я знала зачем он приехал, потому что Ким обещал заехать попрощаться. По мере того, как приближалось время отъезда, он все грустнел.
Я вышла встретить его, потому что думала, что и со мной ему не хотелось расставаться.
— Я увидела, что вы подъезжаете.
Подошел Белтер и взял у него повод, а Ким пошел к входной двери. Мне хотелось задержать его, чтобы он поговорил со мной наедине, прежде чем пройти в гостиную, где, я знала, сидят Меллиора и мисс Келлоу.
— Когда вы едете? — спросила я, стараясь не выдать голосом, как мне отчаянно грустно.
— Завтра.
— По-моему, вам ни капельки не хочется ехать.
— Ну, капельку хочется, — сказал он. — А все остальной противится тому, чтобы покинуть дом.
— Зачем же тогда уезжать?
— Милая Керенса, все уже готово к отъезду.
— Не понимаю, почему нельзя все отменить.
— Увы, — ответил он, — я понимаю.
— Ким, — сказала я с жаром, но если вы не хотите…
— Но я же хочу поехать за море и разбогатеть.
— Для чего?
Чтобы вернуться богатым и знатным.
— Зачем?
— Ну, чтобы обосноваться, жениться и завести семью.
Он говорил почти то же самое, что Дэвид Киллигрю.
Может быть, все этого хотят.
— Значит, так и будет, Ким, — сказала я серьезно.
Он засмеялся и, наклонившись ко мне, легко поцеловал меня в лоб. Я почувствовала себя безмерно счастливой, и тут же мне сделалось отчаянно грустно.
— Вы так похожи на прорицательницу, — сказал он мне, как бы извиняясь за свой поцелуй. А потом весело добавил: — Я думаю, вы вроде ведьмы… ну, из приятных, конечно. — Минуту мы стояли, улыбаясь друг другу, а потом он сказал: — Такой резкий ветер — это уж слишком… даже для ведьмы.
Он взял меня под руку, и мы вместе вошли в дом.
В гостиной ждали Меллиора и мисс Келлоу, и, как только мы вошли, мисс Келлоу позвонила, чтобы несли чай.
Ким в основном говорил об Австралии, а он, похоже, много о ней знал. Он говорил с энтузиазмом, и мне было приятно его слушать, я как бы видела перед собой все то, что он описывал: гавань со всеми ее изгибами и песчаными пляжами, окаймленными деревьями; невиданные птицы с блестящими перьями; влажная жара, в которой чувствуешь себя как в бане; там сейчас зима, как он нам объяснил. Он рассказывал и о тех местах, куда сам направлялся; как там дешева земля — и рабочие руки. У меня сжалось сердце при воспоминании о той ночи, когда мой брат лежал в капкане и этот человек отнес его туда, где ему не грозила опасность. Если бы не Ким, мой брат тоже мог бы стать «дешевой рабочей силой» за полмира отсюда.
