Пока он играл, мы разговаривали со свекровью обо всем понемногу.
— Этот противный цирк, — вздохнула она. — Который год одно и то же. Горячую воду мне сегодня утром принесли на пять минут позже, чем положено, а чай был холодный. Я сказала миссис Роулт, а она говорит: «Это все цирк, миледи». Помню, когда мы только поженились…
Ее голос затих, как часто бывало, когда она начинала что-нибудь вспоминать. Старая дама погрузилась в молчание, еще раз переживая минувшее в своих мыслях. Интересно, подумала я, не начинает ли память отказывать ей, как и тело.
— Это лучшие дни в их жизни, — уклончиво заметила я.
— Пустой дом… слуги… совершенно невозможные, — голос у нее прерывался.
— К счастью, это всего лишь раз в году.
— Все ушли… совершенно вес… Никого из прислуги в доме. Если кто заедет…
— Никто не заедет. Все знают, что сегодня день цирка.
— Керенса, дорогая моя… Джудит…
— Она отдыхает.
Отдыхает! Волшебное слово. Мы пользовались им, когда подразумевали, что Джудит не совсем в форме для появления на людях. При гостях мы говорили: «Ей немного нездоровится. Она отдыхает».
Ее состояние немного улучшилось с той поры, как ушла Фанни, она действительно стала меньше пить; но не избавилась от непрестанной тяги, переходящей, казалось, в сумасшествие. Не тогда ли ее мать ходила танцевать на болота, когда бывала пьяна? Может, и впрямь, как сказала Джейн Карвиллен, пьянство было тем чудовищем, которое преследовало семью Деррайзов?
Мы молчали, занятая каждая своими мыслями; и вдруг я заметила, как Карлион растянулся на траве, его маленькое тельце сотрясалось от рыданий.
Я тут же подбежала к нему и подняла.
— Ну, что с тобой, хороший мой? — спросила я.
Он приник ко мне, но прошло некоторое время, прежде чем он смог заговорить.
— Сонечка, — сказал он. — Я был нехороший.
Я отвела густые волосенки со лба и пробормотала что-то утешительное, но не смогла успокоить его.
— Я ее больше не любил, потому что она не настоящая.
— А теперь ты ее снова любишь?
— Она же Сонечка, — сказал он.
— Ну, она будет очень счастлива, что ты ее снова любишь, — утешила я.
— Она ушла.
— Ушла? Он кивнул.
— Куда? — спросила я.
— Не знаю.
— Но, милый, если она ушла, ты должен знать, куда.
— Я искал-искал. Она ушла, потому что я сказал, что она ненастоящая.
— Она в детской и ждет тебя.
Он замотал головой.
— Я искал, искал…
— И ее там не было?
— Она ушла совсем. Я ее больше не любил, Я сказал, что она ненастоящая.
— Ну, — сказала я, — так ведь оно и есть.
— Но она плачет. Я сказал ей, что она мне больше не нужна. Мне хотелось настоящую сонику.
— А теперь она тебе нужна?
— Она же моя Сонечка, хоть она и ненастоящая соника. Я хочу, чтобы Сонечка вернулась, а она ушла.
— Я покачала его в объятиях. Какое у него нежное сердечко!
Я подумала: «Он считает, что обидел бедную Сонечку, и хочет ее утешить».
— Пойду и отыщу ее, — сказала я ему. — Останься тут с бабушкой. Может, она позволит тебе посчитать ее бусинки.
Одним из самых больших удовольствий для него было изучение бус из сердолика, которые моя свекровь всегда носила днем; золотисто-коричневые камешки были лишь слегка обточены. Они всегда притягивали Карлиона.
Он заулыбался от предвкушения, и я посадила его на колени к свекрови; она тоже улыбнулась, потому что игра с камешками была для нее, по-моему, не меньшим удовольствием, чем для него. Она станет рассказывать ему про ожерелье и про то, как муж подарил его ей, и как его мать передала ему его для невесты; это было фамильное ожерелье Сент-Ларнстонов, а сами камешки были найдены в Корнуолле.
Я оставила Карлиона слушающим сонный голос своей бабушки; она пересказывает историю вновь, как делала уже не раз, а он наблюдает за ее губами и поправляет, когда она употребляет слово, которого не было в ее предыдущих рассказах.
Теперь мне кажется, что едва я вошла в дом, как у меня появилось странное предчувствие. Но возможно, я вообразила все это потом. Правда, я была очень чутка к тому, что называется настроением дома. Дом для меня был живым существом; я всегда чувствовала, что он словно оболочка моей судьбы. В тот день это еще раз подтвердилось.
Глубокая тишина. Все обитатели ушли. Очень редко случалось, чтобы уходила вся прислуга. Но это был день, когда разрешалось уйти всем.
Только Джудит лежит в своей комнате, одна с растрепанными волосами. Ее лицо уже явно выдает в ней алкоголичку, глаза кажутся слегка обезумевшими и налитыми кровью. Я вздрогнула, хотя день был теплый.
Мне захотелось обратно в розарий, где сейчас мои сын Я улыбнулась, представив себе, как он сидит на коленях у леди Сент-Ларнстон, уткнувшись лицом в корнуэльские камешки, а может, перебирает их своими пухлыми пальчиками.
Мой милый ребенок! Я готова умереть за него. И я тут же посмеялась над такой мыслью. Какой ему прок от меня, мертвой? Я нужна ему, чтобы планировать его будущее, чтобы дать ему ту жизнь, которой он достоин. Может быть, в нем уже проявляется та мягкость, чувствительность, из-за которой им станет руководить сердце, а не разум?
Как он будет счастлив, когда я положу в его объятия игрушечного слоненка. Мы вместе объясним Сонечке, что он ее по-прежнему любит и что совсем неважно, что она ненастоящий слоник.
Сначала я прошла в детскую, но игрушки там не было, Я видела его с ней сегодня утром. Я улыбнулась, вспомнив, как он таскал ее за собой с недовольным видом. Бедная Сонечка! Она была в опале. Когда же я его с ней видела? Это было, когда Меллиора привела его ко мне в комнату перед уходом. Они прошли вместе по коридору и вниз по основной лестнице.
Я проследовала в этом направлении, догадываясь, что его внимание было чем-то отвлечено, он ослабил ручку и оставил игрушку где-нибудь на дороге. Я спущусь по лестнице и выйду на один из газонов перед домом, где он играл сегодня утром.
Дойдя до лестницы, я увидела слоненка. Он лежал на второй сверху ступеньке, и в нем застряла туфля.
Я нагнулась пониже. Туфля на высоком каблуке зацепилась за материю.
Я встала, держа игрушку в одной руке, туфлю в другой, и тут я увидела, что внизу кто-то лежит.
Пока я сбегала вниз по ступенькам, сердце у меня колотилось так, словно хотело выскочить из груди.
Внизу у подножья лестницы лежала Джудит.
— Джудит, — прошептала я. Я опустилась на колени с ней рядом. Она лежала, не шевелясь. Она не дышала, и я поняла, что она мертва.
