Но разговор будет о другом – об уникальности положения пиратов в Англии, не имевшего аналогов в Европе (за одним-единственным исключением, а исключения, как говорится, лишь подтверждают правило). Впрочем, исключений было два, но – разного характера…
Во всех европейских странах, пользовавшихся услугами пиратов и каперов, те оставались изгоями. С них старательно брали налог – но не было и речи о том, чтобы принимать их в мало-мальски приличном обществе. Ими попросту пользовались, как известным аптечным резиновым (впрочем, теперь латексным предметом) – без него сплошь и рядом не обойтись, но по миновании надобности его выбрасывают в мусорное ведро. Ну разве что морские разбойники в отличие от помянутого предмета были инструментом многоразовым. Но отношение к ним ничем не отличалось от отношения к помянутому предмету – коробочку с которым на виду не держат.
Не то в Англии. Во-первых, там пиратство, без натяжек, превратилось прямо-таки в отрасль государственной индустрии, и едва ли не самую прибыльную: доходы многократно превышали расходы. Были созданы самые настоящие акционерные общества – правда, приличия ради не оформленные юридически и обходившиеся без всякой бумажной отчетности. Но по своей сути это были именно что акционерные общества: пайщики-акционеры вкладывали деньги в постройку и оснащение пиратских кораблей, а в случае удачных грабежей получали немалые дивиденды. Классическое акционерное общество. В этих предприятиях участвовали и богатые купцы, и знатные лорды, и сама королева Елизавета, которой и доставалась самая крупная доля прибыли. И, если только уместно такое выражение, по заслугам. Все остальные просто вкладывали деньги, а королева осуществляла важную функцию: форменным образом крышевала (без всяких кавычек) своих морских разбойников. Иностранные короли (главным образом испанский, несший самый большой ущерб) присылали многочисленные ноты, требуя унять разбойников, чьи действия были чистейшей воды пиратством, – Англия и Испания не находились в состоянии войны, так что каперами англичане никак не могли считаться (да у них никогда и не было каких бы то ни было официальных бумаг – во избежание излишней бюрократии). Елизавета и ее министры всякий раз эти ноты старательно «гасили» не без дипломатического изящества (а иногда и без него).
Елизавета наверняка не знала, что за пару столетий до нее подобную тактику (с некоторым стыдом для нас) использовали наши соотечественники, а конкретнее – новгородцы. Это были самые настоящие пираты, звавшиеся «ушкуйники» (по названию их кораблей-ушкуев). Они совершенно безыдейно захватывали все подряд купеческие корабли – как русские из других княжеств, так и казанские и персидские (в двух последних случаях наверняка оправдывая себя тем, что борются со «зловредными магометанами»). Действовали с большим размахом – кроме абордажей, грабя, разоряя и сжигая приволжские города – опять-таки с равным усердием и русские, и казанские.
У некоторых кавказских народов молодой джигит, ни разу не ходивший в грабительский набег, считался как бы и не вполне полноценным мужчиной, и его репутация у соплеменников была ниже плинтуса. Точно так и у новгородцев молодой парень, ни разу не плававший с ушкуйниками, не пользовался ни уважением у земляков, ни успехом у девушек.
А главное, ушкуйники действовали не сами от себя – постройку новых кораблей, снаряжение новых пиратских флотилий финансировали богатые новгородские купцы – понятно, за немалые дивиденды. А командовали этими флотилиями порой опытные новгородские воеводы, даже ради приличия не уходившие на это время с военной службы.
На многочисленные «ноты протеста» московского великого князя, хана Казанского и персидского шаха новгородские власти, бояре-посадники с сокрушенным видом разводили руками. Объясняли, что это, мол, «озоруют робяты молодые» и справиться с этими хулиганами, бандитствующими по собственной инициативе, у посадников нет ни сил, ни возможностей. Все вышеперечисленные правители прекрасно знали, как обстоит на самом деле, но доказать ничего не могли. Новгородскому волжскому пиратству конец был положен лишь тогда, когда московские войска взяли Новгород и присоединили его к Московскому княжеству. А устроенное новгородцами пиратское гнездо, этакую русскую Тортугу, город Хлынов (ныне – Вятка) в конце концов взяли штурмом объединенные войска великого князя Московского и хана Казанского, которых пираты одинаково достали.
Впоследствии ту же методику переняли уже московские цари. Они щедро снабжали не подчинявшихся тогда никому на свете казаков порохом, свинцом, деньгами и зерном – а те взамен воевали с крымскими татарами и турками, и весьма успешно. Стамбул, естественно, слал ноты протеста (крымский хан помалкивал, поскольку у самого было рыльце в пушку – его татары часто устраивали набеги на Московское царство, так что Москва в любой момент могла ответить на любые жалобы хана что-нибудь вроде: «На себя посмотри, морда разбойничья!» И хану оставалось лишь молчать в тряпочку.
С турками (а однажды и с персами) обстояло иначе – войны́ меж ними и Московским царством не было, так что с юридической точки зрения у султана были основания жаловаться. Однако в Москве, как когда-то в схожих ситуациях в Новгороде, сокрушенно разводили руками и объясняли: казаки подданными московского царя не являются (что было чистейшей правдой), народец это «воровской», воюет с турками по действенной инициативе, и совладать с ними у царя нет ни сил, ни возможностей. Пусть уж турки сами их ловят и вешают – Бога ради, в добрый путь! В Стамбуле прекрасно понимали, как всё обстоит на самом деле, но доказательств не было никаких. Московские агенты, доставлявшие казакам все вышеперечисленное в немалых количествах (а однажды переправившие на Дон, когда казаки осаждали турецкую крепость Азов, немецкого спеца-подрывника), действовали столь искусно, что ни разу туркам не попались – как ни разу не попали к ним в руки послания из Москвы казакам, где вещи без дипломатии назывались своими именами…
В общем, это исключение номер один – тот редкий случай, когда кое-какие грязные технологии придумали первыми отнюдь не англичане, а попросту повторили чужой опыт, о котором, ручаться можно, понятия не имели. Открыли, так сказать, заново.
Английская уникальность заключалась в другом – в отличие от других европейских стран пираты не раз удостаивались аудиенции у королевы, а однажды королева нанесла визит на пиратский корабль. Мало того, самым удачливым пиратам (то есть тем, кто отстегнул в казну больше всего) королева присваивала чины капитанов и адмиралов военно-морского флота, возводила в дворянское достоинство, давала немаленькие государственные должности.
В Великой Британии и сегодня благополучно обитает знатное семейство графов Камберлендских. Так вот, его родоначальником был как раз пират самого скромного происхождения Джордж Клиффорд, которому Елизавета не только присвоила графский титул, но и наградила высшим английским орденом Подвязки. Явно за то, что в королевскую казну он «занес» гораздо больше любого другого (его потомки были уже вполне респектабельными людьми и в пиратстве никогда не замечены – вообще, потомки за предков не в ответе).
Исключение номер два. В европейской истории все же был однажды случай, когда пират получил официально звание адмирала военного флота. Речь идет о французском корсаре Жаке Сорэ (печально прославившемся крайней жестокостью). Он захватил немало испанских судов и разграбил немало городов и поселений в Америке – а кроме этого, будучи гугенотом, немилосердно грабил и суда французов-католиков, опять-таки подпуская идейности. Будущий король Франции Генрих Четвертый, в свое время без малейшей заминки принявший католичество (что было главным условием предоставления ему французского престола. По легендам, именно Генрих пустил в оборот расхожую впоследствии поговорку «Париж стоит мессы»), был тогда монархом, если можно так выразиться, второго сорта. Королем Наварры – небольшого государства меж Францией и Испанией, которое позже соседи, и без того изрядно обкромсавшие, в конце концов аннулировали и поделили меж собой.
