Интересно, что о готовящемся заговоре прекрасно знала английская разведка (а помянутый английский посол сам в нем был замешан). Но Елизавета и не собиралась предупреждать Марию – ее больше устраивал на шотландском троне Дарнлей, недалекий субъект невеликого ума. Что-то такое знал и Джон Нокс – есть сведения, что он заранее готовил проповедь, представляя не совершившееся еще убийство (неважно кого, Риччио или Марии) «деянием, заслуживающим всяческой хвалы». Кто-то, так и оставшийся неизвестным, анонимным письмом предупредил Риччио, но Дарнлей (с которым они когда-то были большими друзьями) постарался итальянца обаять и рассеять все подозрения – Риччио письму не поверил.
Кровавая развязка наступила 9 марта 1566 г. Мария ужинала у себя в Холируде, в небольшой комнате и в небольшой компании – несколько дворян, сводная сестра Марии, Риччио и Дарнлей, старательно притворявшийся белым пушистым зайкой. В комнате с обнаженным мечом в руке появился один из главных заговорщиков лорд Рутвен, которого многие в Шотландии боялись, считая колдуном и чернокнижником. Королева почувствовала неладное – Рутвен в комнату вошел не через обычную дверь, а поднялся по потайной винтовой лестнице, которой имели право пользоваться только Мария и Дарнлей. И со всей королевской спесью спросила: кто позволил? Рутвен преспокойно ответил, что ей самой опасаться нечего – они сюда пришли исключительно ради «этого итальянского труса».
Мария не потеряла присутствия духа. Спросила, в чем ее секретаря обвиняют. Рутвен, как все шотландские лорды, тот еще отморозок, преспокойно пожал плечами:
– Спросите у вашего супруга…
Мария повернулась к Дарнлею – но тот, будучи еще и труслив, отворачивается, прячет глаза и мямлит:
– Да я ничего не знаю…
Ворвались остальные заговорщики, вооруженные до зубов. Мария, сохраняя присутствие духа, сказала: если Риччио в чем-то виноват, она сама распорядится, чтобы его судил парламент. Вместо ответа заговорщики схватили отчаянно кричавшего Риччио и выволокли в соседнюю комнату, где и убили, нанеся более пятидесяти ударов кинжалом, а тело выбросили в окно. Один из заговорщиков (вряд ли из чистого азарта) уже навел пистолет на Марию, но другой, очевидно, не посвященный во все тонкости заговора, схватил его за руку и выстрелить не дал.
Дальнейшее происходило в лучших традициях и голливудского боевика, и остросюжетного романа. Вопли итальянца о помощи, лязг оружия и суматоха всполошили весь замок – но стражи у Марии не было. Нашлось только двое верных людей – лорды Босуэл и Хантлей. Они выбежали из спален с мечами, но, видя, что заговорщиков слишком много и их люди окружили замок, выскочили в окно, как-то прорвались сквозь окруживших Холируд вооруженных людей и поскакали в близлежащий город, где подняли тревогу, крича, что в Холируде убивают королеву. В городе ударили в набат, и жители немаленькой толпой повалили к замку. Однако к ним вышел Дарнлей и поклялся честным словом, что королева в безопасности, а в замке просто-напросто поймали иностранного шпиона, собиравшегося организовать иноземное вторжение, и на месте с ним разделались.
Горожане поверили и разошлись. Мария оказалась у себя в спальне под стражей. Однако… Пусть она и не обладала задатками государственного деятеля, но решимости, ума и даже коварства у нее хватило бы на двоих. Духом она не пала нисколечко, наоборот, действовала с холодным расчетом. Легла в постель и заявила, что ей не просто плохо – она чувствует приближение родовых схваток. Дарнлей перепугался страшно: поскольку она была всего на пятом месяце, речь могла идти только о выкидыше. История с убийством Риччио едва ли не на глазах Марии недолго оставалась бы тайной – слишком много было свидетелей и слишком многие знали, что Дарнлей если и не принимал сам участия в убийстве, то уж точно не препятствовал – и в том, что королева потеряла не просто ребенка, а наследного принца Шотландии (и Англии!!), могли обвинить как раз его. Совершенно расклеившись, он кинулся в покои королевы.
Что происходило меж ними в течение последующих нескольких часов, о чем они говорили, что делали, так и останется неизвестным – к превеликой досаде историков. Есть версия, что Мария использовала, кроме слов, еще и типично женское средство убеждения – пустила наконец мужа в свою постель. Достоверно известно, что он питал к жене прямо-таки запредельное вожделение (один мой приятель, врач, знакомый с этой историей, полагает, что Дарнлей находился в сексуальной зависимости от Марии – сексопатологии такие случаи давно известны). Что бы там ни произошло, Дарнлей вышел из спальни Марии форменным образом перевербованным. Преспокойно предал заговорщиков, выдал всех, отрекся от них и пообещал Марии содействовать в их примерном наказании.
Заговорщики ничего толком не знали, но смутное беспокойство чувствовали. Стражу у опочивальни Марии они снимать не спешили. Требовали через Дарнлея нового бонда, уже за подписью королевы, которым она прощала бы их целиком и полностью.
Марии оставалось одно – тянуть время. Потому что она через верную служанку ухитрилась все же связаться с Босуэлом и Хантлеем, и они в полночь должны были ждать ее возле замка с лошадьми и вооруженной охраной. Дарнлей в очередной раз показал подлость натуры, дал заговорщикам честное слово, что королева все подпишет – но только завтра утром, а сейчас она себя чувствует очень плохо, так что он всерьез опасается, что у нее будет выкидыш, – а ведь речь идет о наследном принце двух королевств!
Заговорщики, волки битые, честному слову Дарнлея все же поверили – как-никак супруг королевы, человек с королевской кровью… Сняли охрану и совершенно по-русски стали праздновать победу – благо Дарнлей на пирушке сидел во главе стола, всех ободрял и заверял, что все обойдется. Когда они изрядно набрались и завалились спать, Мария с Дарнлеем подземным ходом (который тогда имелся в каждом замке) выбрались за стены, где их уже ждали верные Марии люди с лошадьми, и ускакали.
Продрав глаза, заговорщики обнаружили, что королева и Дарнлей исчезли, но все еще верили честному слову человека с королевской кровью. До них, как до жирафа, доходило еще три дня. Потом все же окончательно дошло – когда их посланца к Марии, обосновавшейся в близлежащем городе Даньбаре, намеренного просить обещанный бонд за ее подписью, к королеве попросту не пустили. А вдогонку пришло известие, что лорд Босуэл успел собрать кое-какие войска и движется с ними к Холируду.
Вот тут наконец сообразили, что дело пахнет керосином. Часть заговорщиков бежала за границу – первыми лорды Рутвен и Фодонсайд (тот самый, что целился в Марию из пистолета), игравшие первую скрипку и опасавшиеся, что за них в первую очередь и возьмутся. Следом припустил Джон Нокс, имевший неосторожность на другой день после убийства Риччио при большом стечении публики восславить это как «богоугодное дело».
Остальных повязали. Однако никого не судили – иначе пришлось бы в первую очередь судить и Дарнлея, которого заговорщики наверняка объявили бы на допросах вдохновителем и главой заговора (как, собственно, и было). А на это Мария все же не могла пойти – и не стала преследовать других знатных лордов, которые хотя в убийстве и прямо замешаны не были, но о заговоре знали заранее. Так что дело спустили на тормозах. Герольд торжественно провозгласил на главной площади Эдинбурга, что Дарнлей к «изменническому заговору» абсолютно непричастен, а все обвинения в том, что заговорщики якобы действовали «с его ведома, совета, приказа и согласия», – ложь и клевета. Никого из знатных заговорщиков, попавшихся в руки Марии, не наказали. В виде уступки тогдашнему «общественному мнению» показательно повесили нескольких стрелочников» – простых воинов и слуг, стоявших в оцеплении вокруг Холируда. Тем дело и кончилось – по крайней мере внешне.
