Голос был холодным и острым как нож, он с легкостью взрезал крики царевны.
Этот голос бы мне знаком. Я обернулся.
В дверях стояла Фетида. Лицо ее сияло голубоватой белизной, какая бывает в самом сердце пламени. Черные глаза зияли на лице будто раны, и она казалась еще выше прежнего. Ее волосы были столь же гладкими, как и всегда, а наряд – столь же прекрасным, но теперь что-то дикое носилось вокруг нее невидимым ураганом. Она напоминала эринию, злобное создание, жаждущее человеческой крови. Мне почудилось, будто кожа вот-вот сползет у меня с черепа, и даже Деидамия замолчала.
Какое-то время мы просто молча глядели на нее. Затем Ахилл сорвал покрывало с волос. Ухватил платье за ворот, рванул, обнажив грудь.
Отблески огня в очаге скользнули по его коже, вызолотив ее теплом.
– Хватит, мама, – сказал он.
Что-то промелькнуло у нее на лице, будто спазм. Я даже подумал, она его ударит. Но она только глядела на него неспокойными черными глазами.
Ахилл обратился к Ликомеду:
– Мы с матерью обманули тебя, и за это я прошу у тебя прощения. Я Ахилл, сын царя Пелея. Мать не хотела, чтобы я шел воевать, и спрятала меня здесь, среди твоих воспитанниц.
Ликомед сглотнул, но ничего не ответил.
– Мы сейчас уйдем, – тихо сказал Ахилл.
Услышав это, Деидамия будто очнулась.
– Нет, – сказала она, вновь возвысив голос. – Ты не можешь уйти. Твоя мать произнесла над нами слова обряда, мы женаты. Ты – мой муж.
Дыхание Ликомеда громким скрежетом разносилось по зале, он глядел только на Фетиду.
– Это правда? – спросил он.
– Да, – ответила богиня.
В моей груди будто что-то рухнуло с огромной высоты. Ахилл повернулся ко мне и хотел было что-то сказать. Но мать его опередила:
– Теперь ты породнился с нами, царь Ликомед. Ты и дальше будешь укрывать здесь Ахилла. И будешь молчать о том, кто он такой. В награду за это твоя дочь когда-нибудь сможет заявить о своем праве на прославленного мужа. – Она взглянула куда-то поверх головы Деидамии, отвернулась и прибавила: – На большее она вряд ли могла бы рассчитывать.
Ликомед потер шею, словно хотел разгладить морщины.
– У меня нет выбора, – ответил он. – И ты это знаешь.
– А если я не стану молчать? – Деидамия раскраснелась. – Ты и твой сын, вы меня опозорили. Я разделила с ним ложе, как ты мне велела, я лишилась чести. И поэтому свои права на него я заявлю сейчас, перед всеми.
Я разделила с ним ложе.
– Глупая девка, – сказала Фетида.
Каждое слово было похоже на взмах топора – оно резало, рубило.
– Нищая простушка, ты просто вовремя подвернулась мне под руку. Ты не заслуживаешь моего сына. И ты будешь молчать, не то я сама закрою тебе рот.
Деидамия отшатнулась, глаза у нее расширились, губы побелели. Руки затряслись. Она вскинула руку к животу, зажала в кулак платье, будто пытаясь удержаться и устоять на месте. Было слышно, как снаружи, где-то за утесом огромные волны бьются о скалы, дробят береговую линию.
– У меня будет дитя, – прошептала царевна.
Когда она это сказала, я глядел на Ахилла – и увидел ужас у него на лице. Ликомед застонал, будто от боли.
Мне вдруг показалось, будто у меня в груди, под скорлупкой кожи, больше ничего нет. Хватит. Может, я сказал это вслух, а может, только подумал. Я выпустил руку Ахилла и пошел к двери. Фетида, наверное, посторонилась, чтобы дать мне пройти, иначе я бы с ней столкнулся. Я ступил во тьму – один.
– Постой! – крикнул Ахилл.
Долго же он меня догонял, отстраненно отметил я. Наверное, запутался в юбках. Он поравнялся со мной, ухватил за руку.
– Пусти, – сказал я.
– Прошу тебя, постой. Дай объяснить, пожалуйста. Я не хотел этого. Мать… – Он хватал ртом воздух, почти задыхаясь.
Я никогда не видел его в таком отчаянии.
– Она привела ее ко мне в покои. Она меня заставила. Я не хотел. Мать сказала… она сказала… – он с трудом мог говорить, – сказала, что, если сделаю, как она велит, она скажет тебе, где я.
И что же, по мнению Деидамии, должно было произойти, думал я, когда она вывела своих прислужниц танцевать для меня? Неужели она и вправду думала, что я его не узнаю? Я бы узнал его по прикосновению, по запаху, я узнал бы его вслепую – по тому, как он дышит, по тому, как его ноги ступают по земле. Я узнал бы его даже в смерти, на самом краю света.
– Патрокл, – он приложил ладонь к моей щеке, – ты меня слышишь? Скажи что-нибудь, прошу.
Я не мог отделаться от мыслей о ее коже подле его кожи, о ее налитых грудях и крутых бедрах. Я вспомнил долгие дни, когда я горевал по нему, когда цеплялся за воздух пустыми, праздными руками – будто птица, что клюет сухую землю.
– Патрокл?
– И все было зря.
Я говорил таким безжизненным голосом, что он вздрогнул. Но как еще мне было говорить?
– О чем ты?
– Твоя мать не сказала мне, где ты. Сказал Пелей.
Он побледнел, кровь начисто схлынула с лица.
– Она тебе не сказала?
– Нет. А ты что, правда думал, что скажет? – Вышло резче, чем мне хотелось.
– Да, – прошептал он.
Я мог бы отыскать тысячи слов, чтобы упрекнуть его в наивности. Он всегда был слишком доверчив, ему ведь так редко приходилось кого-то бояться или быть настороже. До того, как мы подружились, я почти ненавидел его за это, и какая-то искорка той ненависти снова вспыхнула во мне, пытаясь разгореться. Да кто угодно понял бы: Фетиде важно только то, чего хочет она. Как можно быть таким глупцом? Злые слова искололи мне весь рот.
Но едва я попытался их произнести, как понял – не смогу. Его щеки горели от стыда, а под глазами залегла усталость. Доверчивость была частью его, такой же, как его руки или чудесные ноги. И хоть он причинил мне боль, мне не хотелось, чтобы он перестал доверять людям, чтобы стал таким же боязливым и настороженным, как и все мы, – чего бы это ни стоило.
Он пристально вглядывался в меня, вчитывался в мое лицо, будто жрец, что пытается разгадать предсказание. На лбу пролегла тонкая морщинка – знак предельной сосредоточенности.
И тут что-то во мне сдвинулось, будто заледеневшие воды Апидана по весне. Я видел, как он смотрел на Деидамию, точнее – как он на нее не смотрел. Он так же глядел на мальчишек во Фтии: равнодушно, не замечая никого. Он никогда, ни разу не смотрел так на меня.
– Прости меня, – снова сказал он. – Я не хотел. Это не был ты. Мне не… мне не понравилось.
Едва я услышал это, как сгладились последние следы занозистой тоски, снедавшей меня с того мгновения, когда Деидамия выкрикнула его имя. Слезы комом подступили к горлу.
