Поймав ее взгляд, Ахилл шагнул к ней, оказавшись на самом краю помоста. Он был к ней так близко, что мог ее коснуться – и почти было коснулся, протянув руку к ее узким, белым, будто отполированные морем раковины, пальцам.
И тут девушка споткнулась. Помню, как нахмурился Ахилл. Помню, как он попытался ее подхватить.
Но она не падала. Ее, спиной вперед, тащили к стоявшему позади нее алтарю. Никто не заметил, когда Диомед успел ее схватить, но он уже давил своей ручищей на тонкую ключицу, прижимал ее к камням алтаря. Она так испугалась, что даже не сопротивлялась, не понимая, что происходит. Агамемнон рывком выхватил из-за пояса какой-то предмет. Взмахнул им, и он засверкал на солнце.
Острие ножа обрушилось на ее горло, кровь окропила алтарь, хлынула на платье. Захлебнувшись, она хотела что-то вымолвить и не сумела. Она задергалась, забилась, но царь крепко ее держал. Ее сопротивление с каждым мигом угасало, она уже почти не сучила ногами – и, наконец, замерла.
Руки Агамемнона блестели от крови. Он нарушил тишину:
– Богиня довольна.
Кто знает, как все могло бы тогда обернуться? Воздух сгустился от солоно-железного запаха смерти. Человеческая жертва была мерзостью, от которой в наших краях давно избавились. И ведь это его дочь. Мы гневались и ужасались, в нас крепла ярость.
Но не успели мы двинуться с мест, как что-то коснулось наших щек. Не веря себе, мы остановились – и вот оно, снова. Что-то нежное, прохладное, пахнущее морем. Воины заперешептывались. Ветер. Ветер подул. Исчезли желваки на скулах, обмякли напряженные мускулы. Богиня довольна.
Ахилл застыл, словно прирос к помосту. Я схватил его за руку, потащил в шатер. Взгляд у него был безумный, лицо забрызгано ее кровью. Я стал было вытирать ее мокрой тряпицей, но он вцепился мне в руку.
– Я мог им помешать, – сказал он. Он был очень бледен и говорил хрипло. – Я был совсем рядом. Я мог ее спасти.
Я покачал головой:
– Ты же ничего не знал.
Он зарылся лицом в ладони и замолчал. Я обнял его, шепча все подряд неуклюжие утешения, какие только шли мне на ум.
Умыв запятнанные руки и переменив окровавленные одежды, Агамемнон вновь созвал всех на площади. Артемида, сказал он, недовольна кровопролитием, которое собирались учинить наши несметные войска. И за это она потребовала своего рода плату – вперед. Но одними коровами она бы не удовольствовалась. Она потребовала деву-жрицу, человеческую кровь в уплату за человеческую кровь, и лучше всего для этого подойдет старшая дочь предводителя.
Ифигения, сказал он, пошла на это по собственной воле. Мало кто стоял так близко, чтобы заметить панический ужас в ее глазах.
И они с облегчением поверили лжи своего военачальника.
Ее сожгли в тот же вечер, на костре из ветвей кипариса, дерева наших темнейших богов. Агамемнон откупорил сотню бочонков вина по случаю празднества: завтра, с утренним приливом, мы отплываем в Трою. В нашем шатре Ахилл наконец забылся усталым сном, уронив голову мне на колени. Я гладил его лоб, наблюдая, как подергивается во сне его лицо. В углу валялся окровавленный наряд жениха. Я смотрел на него, и грудь сдавливало жаром. То была первая смерть, которую он видел. Я осторожно убрал его голову с колен и встал.
Снаружи пьяные воины орали и горланили песни, упиваясь до бесчувствия. На берегу вздымалось погребальное пламя, которое подкармливал ветер с моря. Я шел мимо костров, мимо пошатывающихся воинов. Я знал, куда иду.
У входа в его шатер стояли стражники – но развалясь, клюя носами.
– Ты кто такой? – вскинувшись, спросил один из них.
Я прошел мимо, откинул полог шатра.
Одиссей обернулся. Он стоял возле маленького стола, водя пальцем по карте. Рядом с ней – блюдо с остатками еды.
– Приветствую, Патрокл. Все хорошо, я его знаю, – сказал он стоявшему у меня за спиной и мычавшему извинения стражнику. Он дождался, пока тот уйдет. – Так и думал, что ты придешь.
Я презрительно фыркнул:
– Ты все равно бы это сказал, что бы ты там ни думал.
Он криво улыбнулся:
– Сядь, если хочешь. Я как раз доедаю ужин.
– Ты дал им ее убить, – не сказал я – сплюнул.
Он придвинул к столу стул.
– С чего ты думаешь, что я мог им помешать?
– Помешал бы, будь она твоей дочерью.
Мне казалось, будто из глаз у меня летят искры. Как я хотел его испепелить.
– У меня нет дочери.
Он отломил кусок хлеба, обмакнул его в подливу. Съел.
– Тогда жена. А если бы это была твоя жена?
Он поднял голову:
– Что ты хочешь от меня услышать? Что я бы так не поступил?
– Да.
– Не поступил бы. Но, наверное, потому Агамемнон и царь Микен, а я правлю всего лишь Итакой.
Как легко он всякий раз находил ответ. Я пришел в бешенство от его невозмутимости:
– Ее смерть на твоей совести!
Кривая ухмылка.
– Ты приписываешь мне чужие заслуги. Я лишь советник, Патрокл. Не предводитель войска.
– Ты нам солгал!
– О свадьбе? Да. Иначе Клитемнестра не отпустила бы девочку.
Оставшаяся в Аргосе мать. Во мне теснились вопросы, но я уже выучил этот его трюк. Он хочет, чтобы я позабыл о своем гневе, но у него ничего не выйдет. Я ткнул пальцем в его сторону:
– Вы его опозорили!
Ахилл еще не успел об этом подумать – слишком был опечален смертью девушки. А вот я – подумал. Своим обманом они запятнали его честь.
Одиссей помахал рукой:
– Воины уже забыли, что он тоже в этом участвовал. Забыли в тот же миг, когда пролилась кровь девочки.
– Тебе хочется так думать.
Он налил себе чашу вина, выпил.
– Ты зол, и тому есть причины. Но зачем ты пришел ко мне? Девушку держал не я, нож – тоже.
– Ее кровь, – прорычал я. – Он был весь в ней, все лицо. Даже во рту. Ты хоть понимаешь, что с ним из-за этого сталось?
– Он жалеет, что не сумел им помешать.
– Ну еще бы, – огрызнулся я. – Он и сказать-то ничего не успел.
Одиссей пожал плечами:
– У него доброе сердце. Черта, несомненно, похвальная. Чтобы совесть его поменьше мучила, можешь сказать, что я нарочно поставил Диомеда туда, где он стоял. Чтобы Ахилл заметил все слишком поздно.
Я ненавидел его так, что не мог вымолвить ни слова.
Он подался вперед:
– Позволь мне дать тебе один совет. Если ты и вправду его друг, помоги ему поскорее забыть о своей добросердечности. Он плывет в Трою убивать людей, а не спасать их. – Его темные глаза затягивали меня, будто стремительное течение. – Он – оружие, убийца. Не забывай об этом. Можно, конечно, ходить, опираясь на копье вместо палки, но оно от этого не перестанет быть копьем.
