– Я… вознес, конечно, да. Но… – Голос жреца дрогнул. – Я боюсь прогневать одного мужа. Мужа могущественного, который не прощает обид.
Ахилл склонился, положил руку на немытое плечо жреца, добродушно его сжал:
– Калхант, мы гибнем. Не время сейчас для таких страхов. И потом, неужели кто-то станет тебе мстить? Я не стану, даже если ты скажешь, что причина мора – во мне. А вы?
Он оглядел стоящих рядом царей. Все они покачали головами.
– Вот видишь. Только безумец посмеет обидеть жреца.
Шея у Агамемнона напряглась будто корабельный канат. Я вдруг понял, что он стоит совсем один – это было странно. Всегда рядом с ним стоял или его брат, или Одиссей, или Диомед. Но сейчас они стояли чуть поодаль, вместе с остальной знатью.
Калхант прокашлялся:
– Птицегадания говорят, на нас прогневался бог Аполлон.
Аполлон. Имя прошелестело по войску, будто ветер сквозь летние поля пшеницы.
Калхант покосился на Агамемнона, перевел взгляд на Ахилла. Сглотнул.
– Судя по всему – на это указывают все знаки, – он обиделся на то, как обошлись с его верным слугой. Хрисом.
Агамемнон словно окаменел.
Запинаясь, Калхант продолжал:
– Чтобы умилостивить его, нужно, без всякого выкупа, вернуть девицу Хрисеиду отцу, и верховный владыка Агамемнон должен вознести Аполлону жертвы и моления.
Он осекся, скомкав последнее слово, словно бы у него в легких кончился воздух.
От потрясения лицо Агамемнона пошло багровыми пятнами. Наверное, не понимать, что всему виной он, – это или великая глупость, или великое высокомерие, но он и вправду этого не понимал. Наступило такое звенящее молчание, что казалось, слышно было, как шуршат песчинки у наших ног.
– Благодарю тебя, Калхант, – сказал Агамемнон, рассекая голосом воздух. – Благодарю за добрые вести, что ты всегда приносишь. Сначала – моя дочь. Убей ее, сказал ты, ибо ты прогневал богиню. А теперь ты хочешь унизить меня перед моими воинами.
С перекошенным от ярости лицом он набросился на собравшихся у помоста воинов:
– Не я ли ваш предводитель? Не я ли пекусь о вас, кормлю и одеваю? И кого больше всех в этом войске, уж не моих ли микенцев? Девушка – моя, она – моя добыча, и я ее не отдам. Или вы забыли, кто я такой?
Он смолк, будто надеялся, что воины закричат в ответ: «Нет! Нет!» Но все молчали.
– Царь Агамемнон. – Ахилл вышел вперед. Говорил он непринужденно, чуть ли не усмехаясь. – Вряд ли кто-то забыл, что ты предводитель этого войска. А вот ты, кажется, не помнишь, что и мы все тоже цари, царские сыновья или главы великих родов. Мы твои союзники, а не рабы.
Одни мужи согласно закивали, другим – их было гораздо больше – этого явно хотелось.
– А теперь, пока мы гибнем, ты жалуешься, что у тебя отнимают девушку, за которую давно надо было взять выкуп. И молчишь об отнятых тобой жизнях и о недуге, которому ты виной.
Агамемнон издал какой-то невнятный звук, лицо у него покраснело от злобы. Ахилл вскинул руку:
– Я не желаю посрамить тебя. Я лишь хочу прекратить мор. Отошли девушку к отцу, и покончим с этим.
От ярости на скулах Агамемнона вспухли желваки.
– Я понял тебя, Ахилл. Думаешь, раз ты сын морской нимфы, то везде можешь строить из себя высокородного царевича. Ты так и не понял, где твое место среди людей.
Ахилл открыл рот, чтобы сказать что-то в ответ.
– Молчи! – Слова Агамемнона хлестали воздух как плети. – Больше ты не скажешь ни слова, не то пожалеешь.
– Или я пожалею?
Лицо у Ахилла застыло. Он сказал – тихо, но отчетливо:
– Вряд ли ты, верховный владыка, можешь позволить себе говорить такое.
– Ты мне угрожаешь? – прокричал Агамемнон. – Все слышали? Он мне угрожает!
– Это не угроза. Чего стоит твое войско без меня?
Злорадство пятнами расползалось по лицу Агамемнона.
– Слишком много ты о себе думаешь, – осклабился он. – Надо было бросить тебя там, где ты прятался, – под юбками своей матери. И сам в юбке.
Воины непонимающе нахмурились, зашептались.
Ахилл сжал кулаки, ему с трудом удавалось сохранять самообладание.
– Хочешь отвлечь внимание от себя? Не созови я этот совет, сколько бы еще ты смотрел, как умирают твои воины? Отвечай!
Но Агамемнон уже его перекрикивал:
– Когда все эти храбрые мужи приплыли в Авлиду, то преклонили предо мной колена и поклялись мне в верности. Все – кроме тебя. Довольно мы потворствовали твоей надменности. Пора уже – давно пора, – передразнил он Ахилла, – и тебе принести эту клятву.
– Мне не нужно ни в чем тебе клясться. И не только тебе, – сухо ответил Ахилл, с презрением вздернув подбородок. – Я здесь по собственной воле, и тебе еще повезло, что я здесь. Это не мне нужно преклонять колена.
Он зашел слишком далеко. Толпа всколыхнулась. Агамемнон ухватился за эту ошибку, будто птица, вцепившаяся в рыбину.
– Все слышали, какой он гордец?
Он обернулся к Ахиллу:
– Значит, не преклонишь колен?
Лицо у Ахилла было каменным.
– Нет.
– Тогда объявляю тебя предателем, и как предателя тебя и накажут. У тебя отберут всю добычу, и она будет храниться у меня до тех пор, пока ты не покоришься мне. Начнем с той девки. Как ее зовут, Брисеида? Сойдет вместо той, что ты заставил меня вернуть.
У меня в легких разом кончился воздух.
– Она моя, – сказал Ахилл. Он отрезал слова, как мясник рубит тушу. – Ее отдали мне ахейцы. Ты не можешь ее забрать. Попытайся – и лишишься жизни. Подумай об этом, царь, прежде чем подвергнуть себя опасности.
Агамемнон ответил ему очень быстро. Ему ли отступать, да еще перед собравшейся толпой. Ни за что.
– Я не боюсь тебя. И заберу ее. – Он повернулся к микенцам. – Приведите девку.
На лицах всех царей – смятение. Брисеида была военной добычей, живым воплощением чести Ахилла. Забрав ее, Агамемнон отнимет у Ахилла все его достоинство. Мужи зашептались, и я понадеялся даже, что кто-нибудь воспротивится. Но все молчали.
Агамемнон отвернулся и не видел, как Ахилл потянулся к мечу. Я затаил дыхание. Я знал, что он способен на такое – всего один удар, прямо в трусливое сердце Агамемнона. По лицу Ахилла было видно, как он борется сам с собой. До сих пор не знаю, почему он тогда сдержался: быть может, хотел для царя куда более страшного наказания, чем смерть.
– Агамемнон, – сказал он.
Я дернулся от того, как резко он это сказал. Царь обернулся, и Ахилл ткнул его пальцем в грудь. Верховный владыка не сдержал удивленного «Уфф!».
