– Своими словами ты накликал смерть на себя и на своих воинов. Я больше не буду сражаться за тебя. Без меня твое войско падет. Я буду глядеть, как Гектор стирает тебя в кровавую костяную пыль, и смеяться. Ты еще запросишь у меня милости, но не получишь ее. Все умрут, Агамемнон, – и умрут из-за тебя.
Он плюнул – смачный плевок шлепнулся к ногам Агамемнона. Затем он был возле меня – и прошел мимо меня, и с закружившейся головой я последовал за ним, чувствуя спиной идущих сзади мирмидонян: сотни человек проталкивались сквозь толпу, в полном бешенстве возвращались в свои шатры.
Ахилл стремительно прошагал по берегу. Он был охвачен гневом будто пламенем, гнев полыхал у него под кожей. Мускулы у него были так напряжены, что я боялся его коснуться, опасаясь, что они просто лопнут, как туго натянутая тетива. Когда мы дошли до стана, он не остановился. Не обернулся к воинам, не поговорил с ними. Входя в шатер, он ухватился за свисавший двойной полог и оторвал половину.
У него был перекошен рот – безобразно и зло, я впервые его таким видел. Бешенство в глазах.
– Я убью его, – выкрикнул он. – Убью!
Он схватил копье и переломил его надвое, щепки брызнули в разные стороны. Обломки полетели на пол.
– Я чуть не убил его, – сказал он. – А надо было. Как он смеет?! – Он отшвырнул кувшин, который, ударившись о стул, разлетелся на мелкие осколки. – Трусы! Видел, как они прикусили языки, не смея даже слова сказать? Хоть бы он отнял всю их добычу. Хоть бы он пожрал их одного за другим!
Снаружи кто-то нерешительно его окликнул:
– Ахилл?
– Входи! – рявкнул Ахилл.
Вошел Автомедон – задыхаясь, запинаясь:
– Прости, что потревожил. Феникс велел мне остаться и слушать, а потом – рассказать все тебе.
– И?.. – резко спросил Ахилл.
Автомедон дернулся:
– Агамемнон спросил, отчего Гектор все еще жив. Сказал, что ты им не нужен. И что, может быть, ты… не тот, кем зовешься. – Еще одно копье разлетелось под пальцами Ахилла. Автомедон сглотнул. – Они сейчас пошли за Брисеидой.
Ахилл стоял отвернувшись, я не видел его лица.
– Оставь нас, – велел он возничему.
Автомедон попятился, исчез, мы остались одни.
Они пошли за Брисеидой. Я сжал кулаки. Я вдруг почувствовал себя сильным, несгибаемым – я будто бы пронзил землю ногами и уперся в другой край мира.
– Нужно что-то сделать, – сказал я. – Спрячем ее. В лесу или…
– Вот теперь он заплатит, – сказал Ахилл. В его голосе зазвучало яростное торжество. – Пусть он ее заберет. Он сам себя обрек на гибель.
– О чем ты?
– Мне нужно поговорить с матерью. – Он пошел к выходу.
Я схватил его за руку:
– Нет времени! Когда ты вернешься, ее уже уведут. Нужно спасать ее сейчас!
Он обернулся. Глаза у него стали странными, лицо словно бы потонуло в огромных черных зрачках. Казалось, будто он смотрит куда-то в дальние дали.
– О чем ты говоришь?
Я уставился на него:
– О Брисеиде.
В ответ он уставился на меня. Я не мог найти в его взгляде ни единого проблеска чувств.
– Я ничем не могу ей помочь, – наконец сказал он. – Агамемнон выбрал свой путь, так пусть готовится к тому, куда он приведет.
Я словно бы рухнул в океанскую пучину – с привязанными к ногам камнями.
– Ты ведь не отдашь ее им?
Он отвернулся, он не мог глядеть на меня.
– Это его выбор. Я сказал ему, что будет, если он ее заберет.
– Ты ведь знаешь, что он с ней сделает.
– Это его выбор, – повторил он. – Он хочет отнять у меня честь? Хочет наказать меня? Что же – пусть.
В его глазах отразился горевший у него внутри огонь.
– Ты ей не поможешь?
– Я ничего не могу поделать, – отрезал он.
Крен, головокружение – как у пьяного. Я не мог ни говорить, ни думать. Я никогда прежде на него не злился – не умел.
– Она же с нами. Как же ты можешь позволить им забрать ее? Где же твое достоинство? Как можно позволить ему ее обесчестить?
И тут, внезапно, я все понял. Подкатила тошнота. Я пошел к выходу.
– Куда ты? – спросил он.
Я ответил – хрипло, злобно:
– Предупредить ее. Она имеет право знать о твоем выборе.
Я стою возле ее шатра. Его поставили чуть поодаль, он маленький, покрыт коричневыми шкурами.
– Брисеида, – слышу я собственный голос.
– Входи!
Она откликается тепло, с радостью. Во время мора мы с ней разговаривали редко и только по необходимости.
Она сидит на низенькой скамейке, на коленях у нее – ступка и пестик.
Остро пахнет мускатным орехом. Она улыбается.
Я от горя будто выжат досуха. Как же сказать ей о том, что известно мне?
– Я… – пытаюсь заговорить, осекаюсь.
Она замечает, какое у меня лицо, ее улыбка исчезает. Она проворно вскакивает, подбегает ко мне.
– Что такое? – Она прижимает к моему лбу прохладное запястье. – Ты болен? Здоров ли Ахилл?
Меня мутит от стыда. Но для жалости, что я чувствую к себе, сейчас места нет. Они идут.
– Кое-что случилось, – говорю я. Язык распухает во рту, слова выходят скомканными. – Сегодня Ахилл говорил с воинами. Мор наслал Аполлон.
– Мы так и думали.
Она кивает, нежно касается меня рукой – хочет утешить. Я почти не могу продолжать.
– Агамемнон не… он разозлился. Они с Ахиллом поссорились. Агамемнон хочет его наказать.
– Наказать? Как?
Теперь она замечает что-то у меня во взгляде. Лицо у нее гаснет, замыкается. Она готовится к худшему.
– Как он его накажет?
– Он послал воинов. За тобой.
Я вижу, как в ней вспыхивает паника, хоть она и пытается это скрыть. Она сжимает мою руку:
– И что будет?
Стыд разъедает меня, опаляет каждый нерв. Все как в кошмарном сне, я все жду, когда же я с облегчением проснусь. Но я не проснусь. Все – правда. Он не поможет.
– Он… – Больше я ничего не могу сказать.
Этого достаточно. Теперь она все знает. Правой рукой – растрескавшейся, покрасневшей от тяжелого труда последних девяти дней – она хватается за платье. Я, заикаясь, пытаюсь сказать что-то утешительное, сказать, что мы вернем ее, что все будет хорошо. Ложь, все ложь. Мы оба знаем, что с ней случится в шатре у Агамемнона. Ахилл тоже знает – и все равно отсылает ее к нему.
