Если Ахилл и заметил это, то виду не подал. Щадя старика, он говорит мягко, но все равно отказывается. Пока Агамемнон не вернет отнятую у меня честь. Даже в темноте видно, что Одиссея это не удивляет. Я так и вижу, как он будет докладывать об этом остальным, как с сожалением разведет руками: «Я сделал все, что мог». Согласись Ахилл – что ж, отлично. Ну а если нет, его отказ – отказ от стольких даров, от извинений – попросту сочтут безумием, неистовством, непомерной гордыней. Его возненавидят так же, как возненавидели Мелеагра.
Я в смятении, дыхание перехватывает, мне хочется прямо сейчас упасть перед ним на колени, умолять его. Но я этого не делаю. Как и Феникс, я уже все решил, уже выбрал сторону. Я более не выбираю курса, а лишь позволяю увлечь себя во тьму и за ее пределы, повинуясь единственному рулевому – Ахиллу.
Аякс не обладает невозмутимостью Одиссея – он гневно глядит на нас, его лицо искажено яростью. Ему дорогого стоило прийти сюда, умолять о собственном унижении. Ведь пока Ахилл не сражается, это он – ἄριστος Ἀχαιών.
Они ушли, и я встаю, протягиваю руку Фениксу. Он заметно устал и еле идет. Когда я ухожу от него – когда он со вздохом укладывает свои старые кости на циновку – и возвращаюсь обратно, Ахилл уже спит.
Я расстроен. Наверное, я надеялся на беседу – вдвоем в постели, – надеялся увериться, что за ужином видел совсем другого Ахилла. Но будить его я не бужу – я оставляю его наедине с его снами и выбираюсь из шатра.
Я присаживаюсь на корточки в мягком песке, в тени небольшого шатра.
– Брисеида? – тихонько зову я.
Тишина, и затем до меня доносится ответ:
– Патрокл?
– Да.
Она откидывает полог шатра, быстро втаскивает меня внутрь. Лицо у нее осунулось от переживаний.
– Тебе нельзя тут быть, это слишком опасно. Агамемнон в ярости. Он убьет тебя, – торопливо шепчет она.
– Из-за того, что Ахилл отказал посланникам? – шепчу я тоже.
Она кивает и проворно гасит маленькую лампу.
– Агамемнон теперь часто заходит – проверяет. Здесь ты в опасности. – Хоть в темноте я и не вижу беспокойства на ее лице, оно отчетливо слышится в ее голосе. – Скорее уходи.
– Я быстро. Мне нужно поговорить с тобой.
– Тогда тебя нужно спрятать. Он всегда приходит внезапно.
– Где?
В маленьком шатре почти ничего нет, кроме циновки, подушек, одеял да кое-какой одежды.
– В постели.
Она обкладывает меня подушками, наваливает сверху одеяла. Ложится рядом, накрывает нас обоих покрывалом. Со всех сторон меня обступает ее запах – теплый, привычный. Я прижимаю губы к ее уху, говорю чуть громче выдоха:
– Одиссей говорит, завтра троянцы пробьют наши стены, захватят стан. Нам нужно где-то тебя спрятать. Среди мирмидонян или в лесу.
Она качает головой, наши щеки соприкасаются.
– Нельзя. С утра он сразу кинется сюда. Будет только хуже. А тут со мной ничего не случится.
– А что, если они захватят стан?
– Если получится – сдамся Энею, двоюродному брату Гектора. Говорят, он человек благочестивый, а его отец одно время был пастухом и жил неподалеку от нашей деревни. Если не сумею, то отыщу Гектора или еще кого-нибудь из сыновей Приама.
Я мотаю головой:
– Слишком опасно. Нельзя, чтобы троянцы тебя увидели.
– Они мне ничего не сделают. Я ведь одна из них.
Я вдруг понимаю, какой я дурак. Для нее троянцы – освободители, не захватчики.
– Ну конечно, – быстро говорю я. – Тогда тебя освободят. Ты захочешь уйти к своим…
– Брисеида!
Полог взмывает вверх, на пороге стоит Агамемнон.
– Да?
Она садится, стараясь не сдернуть с меня покрывало.
– Это ты разговаривала?
– Я молилась, владыка.
– Лежа?
Даже сквозь плотную шерсть я вижу свет его факела. Голос у него громкий, словно бы он стоит рядом. Я изо всех сил стараюсь не шевелиться. Если меня тут поймают, накажут ее.
– Так меня научила мать, владыка. Разве так – неправильно?
– Пора бы уже и переучиться. Что, наш божок не наставлял тебя?
– Нет, владыка.
– Я сегодня предлагал вернуть тебя ему, но ты ему не нужна. – Его слова так и сочатся грязными наветами. – Если он и дальше будет от тебя отказываться, заберу тебя себе.
Я сжимаю кулаки. Но Брисеида говорит только:
– Да, владыка.
Хлопает полог, свет исчезает. Пока Брисеида не возвращается обратно в постель, я не двигаюсь, не дышу.
– Тебе нельзя здесь оставаться, – говорю я.
– Ничего. Он только грозится, и все. Ему нравится меня пугать.
Я ужасаюсь безучастности ее голоса. Как же я могу ее тут оставить – терпеть его насмешки, и одиночество в этом шатре, и эти браслеты – тяжелые, будто кандалы? Но если останусь с ней, подвергну ее еще большей опасности.
– Мне пора, – говорю я.
– Постой. – Она касается моей руки. – Воины… – Она колеблется. – Они сердятся на Ахилла. Винят его в поражениях. Агамемнон засылает к ним подстрекателей. Они уже почти позабыли про мор. Чем дольше он не сражается, тем сильнее они будут его ненавидеть. – Мои худшие опасения – сбывается история Феникса. – Он не будет сражаться?
– Не будет, пока Агамемнон не попросит у него прощения.
Она закусывает губу:
– И троянцы тоже. Больше всего они страшатся Ахилла – и ненавидят тоже. Если б они только могли, убили бы его завтра, а заодно – всех, кто ему дорог. Береги себя.
– Он меня защитит.
– Знаю, – отвечает она, – пока он жив. Но даже Ахиллу может быть не под силу выстоять против Гектора с Сарпедоном. – Она снова колеблется. – Если троянцы захватят стан, я скажу, что ты мой муж. Еще, может, и обойдется. Но тебе ни за что нельзя говорить, кем ты был для него. Тогда ты приговоришь себя к смерти. – Она стискивает мою ладонь. – Обещаешь?
– Брисеида, – отвечаю я, – если он умрет, то и я вскоре последую за ним.
Она прижимает мою руку к своей щеке.
– Тогда пообещай мне кое-что другое, – просит она. – Что бы ни случилось, обещай, что не покинешь Трою без меня. Я знаю, ты не можешь… – Она осекается. – Лучше быть твоей сестрою, чем остаться здесь.
– Тебе не нужно связывать меня клятвой, – говорю я. – Если ты захочешь уехать со мной, я тебя не оставлю. Мне и подумать горько, что будет, если война вдруг окончится завтра и я больше никогда тебя не увижу.
Она улыбается, глотая слезы:
