– Ахилл! Это Ахилл!
На меня нахлынуло резкое облегчение. Получилось!
И вот они уже в двух сотнях шагов – несутся на меня: корабли, войска, люди, которые вскидывают головы, заслышав шум колесницы, мерный топот бегущих мирмидонян. Я набрал воздуху в грудь и расправил плечи, сдавленные хваткой моих – его – доспехов. А затем, запрокинув голову, воздев копье, упершись ногами в обе стороны колесницы и думая только о том, как бы из нее не вылететь, если вдруг мы наедем на какой-нибудь бугорок, я закричал – издав дикий, неистовый вопль, сотрясший все мое тело. Тысяча лиц – ахейских, троянских, радостных, искаженных от ужаса – обернулись ко мне. И тут, со страшным грохотом, мы оказались в самой их гуще.
Его имя вскипело у меня в горле, и я закричал снова, а в ответ услышал крик теснимых ахейцев – звериный вой надежды. Троянцы разбегались передо мной, пятились в разные стороны с отрадным мне ужасом. Кровь бурлила у меня в венах, я ликующе скалился, с яростным удовольствием глядя, как они бегут от меня. Но троянцы были храбрецами, и не все они разбежались. Я угрожающе вскинул копье.
Может быть, его доспехи перекроили меня. А может, годы, что я был ему свидетелем. Но теперь в моем плече и в помине не было прежней неловкой дрожи. Я держал руку выше, сильнее, отыскав идеальное равновесие. А затем, не успев даже подумать, что делаю, я метнул копье – и оно долгим, прицельным вихрем вонзилось в грудь троянца. Факел, который он собирался забросить на корабль Идоменея, выскользнул у него из руки и с шипением погас в песке, а сам он завалился на спину. Если он и истек кровью, если его череп и раскололся, обнажая мозг, я этого не видел. Убит, подумал я.
Автомедон таращил глаза, губы у него шевелились. Ахилл просил, чтобы ты не сражался, наверное, говорил он мне. Но я уже вскинул второе копье. У меня получится. Лошади снова лихо развернулись, воины разбежались с нашего пути. И снова это ощущение – чистейшего равновесия и замершего в ожидании мира. Я заметил другого троянца и бросил копье, почувствовав, как чиркнуло дерево по большому пальцу. Тот упал – копье воткнулось ему в бедро, я знал, что оно раздробило кость. Второй. Имя Ахилла было на устах у всех воинов.
Я схватил Автомедона за плечо:
– Еще копье!
Он колебался какой-нибудь миг, а затем натянул поводья, замедлил бег колесницы, чтобы я мог перегнуться через край и вытащить копье из трупа. Древко словно бы само прыгнуло мне в руку. А я уже выискивал новую цель.
Греки постепенно стали переходить в наступление – сражавшийся рядом Менелай убил троянца, кто-то из сыновей Нестора постучал копьем о мою колесницу, будто бы на удачу, а затем кинул его в троянского царевича. Троянцы в панике мчались к своим колесницам, отступали всем войском. С ними бежал и Гектор, призывая воинов к порядку. Он вскочил на свою колесницу, вывел войско за ворота, к узкому мостику через ров – и на равнину.
– Вперед! За ними!
Автомедону явно не хотелось этого делать, но он повиновался, развернул лошадей, пустился в погоню. Я вытащил еще несколько копий из мертвых тел – несколько трупов пришлось протащить по земле, наконечники застряли плотно, – и мы пустились вслед за троянцами, которые пытались протиснуться в ворота на своих колесницах. Возничие лихорадочно, перепуганно оглядывались на Ахилла, восставшего, будто феникс, из полыхавшей обиды.
Не у всех были столь резвые лошади, как у Гектора, в панике отступления многие колесницы оказались во рву, и сидевшим в них воинам пришлось убегать на своих двоих. Мы помчались за ними, богоподобные кони Ахилла летели так, словно сам воздух держал их в ладонях. Троянцы спасались бегством, и тут бы и мне остановиться. Но перешедшие в наступление ахейцы все выкрикивали мое имя. Его имя. И я не стал останавливаться.
Я взмахнул рукой, и Автомедон развернул лошадей по дуге, подхлестнул их – вперед! Мы обогнали бегущих троянцев, развернулись и перегородили им путь. Мои копья летели, летели в цель, вспарывая животы и глотки, легкие и сердца. Я – без устали, безошибочно, минуя пряжки и бронзу, – разрываю плоть, которая красно льется, будто лопнувший бурдюк с вином. Я столько времени провел в белом шатре, что знаю теперь все до единой слабости человеческого тела. Это так просто.
Из кровавой давки вылетает колесница. Правит ей муж исполинского росту, его длинные волосы развеваются на ветру, он нещадно стегает взмыленных, покрытых пеной лошадей. Он не сводит с меня темных глаз, его рот перекошен от ярости. Доспехи сидят на нем гладко, как тюленья кожа. Это Сарпедон.
Он вскидывает руку, целит копьем прямо мне в сердце. Автомедон с криком дергает поводья. Над ухом резко свистит ветер. Копье вонзается в землю у меня за спиной.
Сарпедон кричит, уж не знаю – то ли проклиная меня, то ли вызывая на бой. Я, словно бы в полусне, поднимаю копье. Передо мной – муж, убивший множество ахейцев. Это он голыми руками пробил нашу стену.
– Нет! – Автомедон хватает меня за руку.
Другой рукой он подстегивает лошадей, и мы, взрыхляя колесами землю, летим по полю. Сарпедон разворачивает колесницу в другую сторону, и на мгновение мне кажется, что он сдался. Но затем он разворачивает ее снова и вскидывает копье.
И мир распадается на части. Колесница взлетает в воздух, кони визжат. Я падаю на траву, ударяюсь головой. Шлем сползает на глаза, я рывком его поправляю. Вижу смешавшихся в кучу лошадей, одна падает – пронзенная копьем. Автомедона я не вижу.
Сарпедон возникает вдали, его колесница неумолимо на меня надвигается. Бежать некогда, и я встаю, чтобы встретить его лицом к лицу. Поднимаю копье, сжимая его так, словно это змея, которую я хочу удушить. Представляю, как целился бы Ахилл – упершись ногами, изогнув спину. Он бы разглядел щель в этой непробиваемой броне или проделал бы ее сам. Но я не Ахилл. Зато я замечаю другое – и иного выхода у меня нет. Колесница почти поравнялась со мной. Я швыряю копье.
Оно ударяет его в живот, в самую плотную часть доспеха. Но земля тут неровная, а копье я кинул что было сил. Оно не ранило Сарпедона, но он отшатнулся, сделал шажок назад. И этого оказалось достаточно. Под его весом колесница кренится, и он летит с нее на землю. Кони проносятся мимо, Сарпедон остается лежать на траве. Я хватаюсь за рукоять меча, с ужасом ожидая, что Сарпедон сейчас поднимется и прикончит меня, но затем замечаю, как неестественно, надломленно повернута его голова.
Я убил сына Зевса, но на этом еще не все кончено. Все должны думать, что его убил Ахилл. Пыль уже осела на длинных волосах Сарпедона, словно пыльца на пчелином брюшке. Я хватаю копье и что есть сил вонзаю ему в грудь. Кровь брызжет слабенькой струйкой. Сердце уже не бьется, не выталкивает ее наружу. Когда я вытаскиваю копье, оно выходит из тела медленно, словно луковица из рыхлой земли. Пусть думают, что копье его и убило.
До меня доносятся крики, на меня надвигается туча воинов – кто-то мчится в колеснице, кто-то бежит. Это ликийцы, и они видят мое копье, обагренное кровью их царя. Автомедон хватает меня за плечо, втаскивает на колесницу. Он рассек ремни, избавился от мертвой лошади, выправил колеса. Он хватает ртом воздух – весь белый от ужаса.
