Ахейские цари встречают его.
– Ты одержал сегодня великую победу, – говорит Агамемнон. – Умойся, отдохни, а затем мы будем чествовать тебя на пиру.
– Не нужно мне никаких пиров. – Он расталкивает царей, волоча за собой Гектора.
– Ὠκύμορος, – окликает его мать самым нежным своим голосом.
Кратковечный.
– Может, все-таки поешь?
– Я не хочу, ты же знаешь.
Она касается его щеки, словно стирает кровь.
Он вздрагивает.
– Не надо, – говорит он.
Всего на миг лицо ее каменеет, он даже не успевает этого заметить. Теперь, когда она обращается к нему, голос ее суров:
– Пора вернуть тело Гектора его семье для погребения. Ты убил его, ты отомстил. Этого хватит.
– Никогда этого не хватит, – отвечает он.
Впервые после моей смерти Ахилл забывается тревожным, неглубоким сном.
Ахилл. Мне тяжко видеть, как ты страдаешь.
Он вздрагивает, его руки и ноги подергиваются.
Даруй же покой нам обоим. Сожги меня и похорони меня. Я буду ждать тебя среди теней. Я буду…
Но он уже просыпается:
– Патрокл! Постой! Я здесь!
Он трясет лежащее рядом с ним тело. Я безмолвствую, и он снова плачет.
На заре он встает и объезжает на колеснице Трою, чтобы все видели волочащееся за ней тело Гектора. То же самое он делает в полдень, а потом и вечером. Он не замечает, как, завидев его, ахейцы отводят взгляды. Не замечает, как они осуждающе поджимают губы, когда он проходит мимо. Долго это еще будет продолжаться?
В шатре его встречает Фетида, высокая и прямая будто пламя.
– Чего тебе надо? – Тело Гектора он бросает возле входа.
У нее на щеках яркие пятна, словно кровь брызнула на мрамор.
– Прекрати это. Аполлон разгневан. Он хочет тебя покарать.
– И пусть.
Он опускается на колени, отводит волосы с моего лба. Я завернут в покрывала, они заглушают запах.
– Ахилл! – Она подходит к нему, хватает его за подбородок. – Выслушай меня. Ты слишком далеко зашел. Я не сумею защитить тебя от него.
Он отдергивает голову, скалится:
– Не надо меня защищать.
Я еще не видел, чтобы кожа у нее стала такой белой.
– Не будь глупцом. Только моя сила и…
– Какая теперь разница? – рыча, обрывает ее он. – Он умер. Твоя сила может его оживить?
– Нет, – отвечает она. – Это никому не под силу.
Он встает:
– Думаешь, я не вижу, как ты радуешься? Я знаю, как ты его ненавидела. Ты всегда его ненавидела! Не пойди ты к Зевсу, он был бы жив!
– Он смертный, – говорит она. – Смертные умирают.
– Я тоже смертный! – орет он. – На что нужна эта божественная природа, если его нельзя оживить? На что нужна ты?
– Я знаю, что ты смертен, – отвечает она. Она выкладывает холодные слова одно за другим, будто камешки в мозаике. – Кому, как не мне, это знать. Надо было раньше забрать тебя с Пелиона. Вот что тебя погубило. – Она еле заметным жестом указывает на его изодранную одежду, на залитое слезами лицо. – Это не мой сын.
Его грудь вздымается:
– Тогда кто же перед тобой, матушка? Разве недостаточно я прославился? Я убил Гектора. Кого еще надо убить? Отправь их ко мне. Я их всех убью!
Она морщится:
– Ты ведешь себя как дитя. Пирру всего двенадцать, а он уже взрослее тебя.
– Пирр. – Не слово, выдох.
– Он приплывет, и падет Троя. Мойры сказали, что без него город не будет взят.
Лицо у нее сияет.
Ахилл смотрит на нее во все глаза:
– Ты приведешь его сюда?
– Он следующий ἄριστος Ἀχαιών.
– Я еще жив.
– По тебе не скажешь. – Она хлещет его словами. – Ты хоть знаешь, сколько я вынесла, чтобы ты прославился? А теперь ты хочешь пожертвовать всем ради этого? – Она, морщась от отвращения, указывает на мое гниющее тело. – С меня хватит. Больше я ничем не могу тебе помочь.
Кажется, что ее черные глаза вот-вот потухнут, как умирающие звезды.
– Я рада, что он мертв, – говорит она.
Это последнее, что она ему скажет.
Глава тридцать вторая
В самый темный час ночи, когда умолкают совы и даже дикие псы забываются сном, к нам в шатер приходит старик. Немытый, одежды изодранные, волосы выпачканы пеплом и грязью. Мокрый насквозь хитон – он переплывал реку. Но, когда он ведет речь, глаза у него ясные.
– Я пришел за сыном, – говорит он.
Царь Трои подходит к Ахиллу, преклоняет перед ним колени. Склоняет седовласую голову.
– Выслушаешь ли ты отцовскую мольбу, о могучий царевич Фтии, лучший из ахейцев?
Ахилл, будто зачарованный, глядит на его плечи. Они трясутся от старости, их клонит к земле тяжелое горе.
Этот муж родил пятьдесят сыновей, а в живых осталась жалкая горстка.
– Я выслушаю тебя, – отвечает Ахилл.
– Да благословят боги твою доброту, – говорит Приам. Его руки холодят пылающую кожу Ахилла. – Этой ночью я оказался так далеко от дома, потому что лелею надежду… – Его тело сотрясает невольная дрожь, ночь холодна, а на нем мокрые одежды. – Прости, что предстал перед тобой в столь неприглядном виде.
От этих слов Ахилл словно бы немного приходит в себя.
– Встань с колен, – говорит он. – Позволь мне поднести тебе еды и питья.
Он протягивает старому царю руку, помогает ему подняться на ноги. Набрасывает на него сухой плащ, усаживает на мягкие подушки, давно облюбованные Фениксом, наливает вина. Рядом с морщинистым, медленно ступающим Приамом Ахилл вдруг кажется очень юным.
– Благодарю тебя за гостеприимство, – говорит Приам. Он говорит медленно и с сильным акцентом, но наше наречие знает хорошо. – Я слышал, что ты благородный муж, и пришел воззвать к твоему благородству. Мы – враги, однако жестокостью ты не славен. Умоляю тебя, верни мне тело сына для погребения, чтобы душа его не блуждала среди теней.
Говоря это, он старательно не глядит на фигуру, лежащую в углу.
Ахилл не отводит глаз от пустых, сложенных ковшиком ладоней.
– Ты пришел один, это храбрый поступок, – говорит он. – Как ты пробрался в наш стан?
– Меня направляли милосердные боги.
Ахилл поднимает голову:
