– А откуда ты знал, что я тебя не убью?
– Этого я не знал, – отвечает Приам.
Молчание. Перед ними стоят еда и вино, но никто не ест и не пьет. Ребра Ахилла виднеются сквозь хитон.
Приам бросает взгляд на другое тело, лежащее на постели, – на мое тело. Он колеблется, но затем спрашивает:
– Это… это твой друг?
– Φίλτατος, – резко отвечает Ахилл. Возлюбленный. – Лучший из мужей, и твой сын убил его.
– Я сочувствую твоей утрате, – говорит Приам, – и мне жаль, что это мой сын отнял его у тебя. Но я прошу тебя, будь милосерден. Людям надлежит помогать друг другу в горести, даже если они враги.
– А если я не помогу? – Голос его звучит сухо.
– Значит, не поможешь.
Они снова молчат.
– Я ведь еще могу тебя убить, – говорит Ахилл.
Ахилл.
– Знаю. – В тихом голосе царя нет ни капли страха. – Но я готов пожертвовать жизнью, если это поможет душе сына обрести покой.
Слезы подступают к глазам Ахилла, он отворачивается, чтобы старик их не видел.
Приам мягко продолжает:
– Нам должно просить покоя для мертвых. Мы оба с тобой знаем, что живые этого покоя лишены.
– Лишены, – шепчет Ахилл.
В шатре все бездвижно, само время как будто замерло. Наконец Ахилл встает.
– Скоро рассветет, не хочу, чтобы ты попал в беду, возвращаясь домой. Я велю слугам омыть и одеть тело твоего сына.
Когда они уходят, он валится на постель рядом со мной, утыкается лицом мне в живот. Под градом его слез кожа становится скользкой.
На следующий день он относит меня на погребальный костер. Брисеида и мирмидоняне смотрят, как он кладет меня на сложенные дрова, как бьет кресалом. Языки пламени окружают меня, и я чувствую, как ускользаю все дальше от жизни, истончаюсь до легчайшего дуновения ветра. Я жажду темноты и тишины подземного царства, где я смогу отдохнуть.
Он сам собирает мой прах, хотя это обязанность женщин. Он ссыпает его в золотой фиал – самый красивый, какой нашелся в стане, – и оборачивается к глядящим на него ахейцам:
– Когда я умру, смешайте наш прах и похороните нас вместе.
Гектор и Сарпедон мертвы, но на их место заступают другие герои. Анатолия щедра на союзников и тех, кто желает объединиться против захватчиков. Первый такой герой – Мемнон, сын розоперстой Зари, царь Эфиопии. Темнокожий исполин с венцом на челе привел полчище воинов с такой же иссиня-черной кожей, как у него. Он стоит на поле битвы и с надеждой посмеивается. Он пришел сюда ради одного мужа – только ради него.
Этот муж выходит ему навстречу, вооруженный лишь копьем. Его нагрудник затянут на скорую руку, прежде яркие волосы свисают немытыми прядями. Мемнон смеется. Добыча будет легкой. Но когда он, повиснув на длинном ясеневом древке, оседает на землю, улыбка сползает с его лица. Ахилл устало выдергивает копье.
Затем появляются всадницы с обнаженными грудями, кожа их блестит, будто умащенное маслом дерево. Волосы убраны, подвязаны, в руках – копья и колючие стрелы. С их седел свисают изогнутые щиты – в виде полумесяцев, точно выкованные из самой луны. Возглавляет их одна-единственная женщина, она едет на гнедой лошади, ее волосы развеваются на ветру, у нее темные, миндалевидные, беспощадные глаза анатолийки – живые камешки, что без устали оглядывают раскинувшуюся перед ней рать. Пентесилея.
На плечи у нее накинут плащ, и это-то ее и подводит – за этот плащ ее, легконогую, похожую на изготовившуюся к прыжку кошку, и стаскивают с лошади. Она падает ловко, изящно и молниеносно выхватывает притороченное к седлу копье. Вскидывает его, припав к земле. Вот показывается лицо – угрюмое, потемневшее, безразличное. Он более не носит никаких доспехов, подставляя кожу ранам и уколам. И теперь этот воин с надеждой, с жадной тоской глядит на нее.
Она целит в него копьем, и тело Ахилла – необыкновенно проворное, невероятно гибкое – уворачивается от смертоносного наконечника. Мускулы, как и всегда, предают его, выбирая жизнь вместо покоя, который несет с собой копье. Она бьет снова, и он, весь подобравшись, будто лягушка, перепрыгивает через древко – тело у него легкое, вольное. У него вырывается горестный возглас. Ведь он питал надежду на смерть, потому что она убила уже много воинов. Потому что на лошади она казалась ему сродни – такой же быстрой и ловкой, такой же беспощадной. Но это не так. Он сшибает ее с ног одним ударом, ее грудь разворочена, будто поле под плугом. Ее женщины провожают его удаляющуюся, ссутуленную фигуру скорбными, свирепыми воплями.
И последний – Троил, совсем еще юный. Его держали в городе – для надежности, младший сын Приама должен был выжить. Но смерть брата выманила его за городские стены. Он храбр и глуп и никого не желает слушать. Я вижу, как он вырывается из рук старших братьев, которые пытаются его удержать, как вскакивает в колесницу. Он так жаждет мести, что летит вперед очертя голову, будто сорвавшаяся с цепи гончая.
Копье – тупым концом – чиркает его по груди, которая только-только начала наливаться зрелостью. Он падает, так и не выпустив поводьев, и перепуганные лошади тащат его за собой. Копье волочится за ним, лязгает о камни, чертит письмена в пыли бронзовым ногтем.
Наконец он выпутывается, встает, ноги и спина – в пыли и ссадинах. И оказывается лицом к лицу с взрослым мужем, с тенью, кружащей по бранному полю, с жутким ликом воина, который устало убивает одного человека за другим. Я вижу Троила – яркие глаза, храбро вскинутый подбородок, вижу, что он обречен. Наконечник впивается в нежный клубенек его горла, течет похожая на чернила жидкость, ее цвет выпили окружающие меня сумерки. Юноша падает.
В Трое проворные руки быстро привязывают к луку тетиву. Вот и стрела выбрана, и ноги несут царевича по ступеням, на самый верх башни, что высится над мертвыми и умирающими. Несут туда, где дожидается бог.
Парису нетрудно отыскать цель. Воин движется медленно, будто раненый или больной лев, но его золотые локоны ни с чем не спутаешь. Парис вкладывает стрелу в лук.
– Куда целиться? Говорят, он неуязвим. Кроме одного…
– Он – человек, – отвечает Аполлон. – А не бог. Стреляй, и он умрет.
Парис прицеливается. Бог касается оперения стрелы. Затем выдыхает – пуфф! – будто дует на одуванчик, будто хочет пустить по воде игрушечную лодку. И прямая, бесшумная стрела летит вниз, по дуге, прямо в спину Ахиллу.
Ахилл слышит ее слабое жужжание за секунду до того, как она впивается в его тело. Он слегка оборачивается, словно желая увидеть, как она летит. Он закрывает глаза и чувствует, как наконечник проталкивается сквозь кожу, раздвигает плотные мышцы, червем проползает меж скругленных, как пальцы, ребер. Между лопаток струится кровь, темная и скользкая, как масло. И, ударяясь о землю, Ахилл улыбается.
