— Так точно.
Громов кивнул. Он стоял возле стола начальника. Совещание только-только закончилось. Его попросили остаться.
— Но его убийство может сыграть ключевую роль в предстоящих выборах. Это как бомба с часовым механизмом, понимаешь? Мы пока не знаем, в чью пользу будет перевес голосов. И даже предварительные дебаты не дали никаких прогнозов. Эти двое идут вровень. Почти вровень, — начальник снял очки с переносицы, сложил дужки и аккуратно положил очки на стопку документов. — Но в какой-то момент все может измениться. И тогда этот часовой механизм сработает. И мы с тобой пока не знаем, где будет эпицентр. А знать обязаны! Понимаешь, куда я клоню?
Громов был не дурак, он все понял.
Он обязан раскрыть это дело задолго до того, как будут объявлены результаты голосования. И это раскрытие как раз и может существенно повлиять на перевес голосов. А то и на то, чтобы один из участников политической гонки снял свою кандидатуру накануне выборов.
— А кто это будет, зависит только от тебя, Громов…
Сейчас от него точно ничего не зависело. Все зависело от его жены, которая по случаю выходного дня сделала красивую прическу, надела нарядное платье и готовила что-то вкусное-превкусное. И уж точно не собиралась ломать свои планы из-за каких-то предстоящих выборов.
Он даже разговор с ней не стал заводить ни о чем, заведомо зная, каким будет результат. Надутые губы, слезы, испорченное настроение, упреки. И к Вишняковым они поедут по-любому, их Громов тоже не мог обидеть.
И стоило тогда все портить?
Завтра. Он завтра все сделает. Вернутся с дачи, он оставит ее с кошкой дома, а сам быстро съездит в тот придорожный отель и постарается разжиться информацией.
День выдался замечательным. Было настолько жарко, что они даже осмелились всей компанией выкупаться в озере, хотя вода в нем всегда оставалась ледяной из-за множества родников. Разбегаясь, они влетали с диким криком в воду. Ныряли, отфыркивались, пытались попасть друг другу в голову легким надувным мячом, который непонятно откуда взялся.
На берегу они не пили. Все больше ели то, что девчонки наготовили дома и привезли с собой в пластиковых контейнерах. Кутались в толстые полотенца и легкие пледы, шутили, оглушительно хохотали и строили планы на предстоящий вечер. Кому-то хотелось танцевать, кто-то требовал игры в карты. Раздавались и робкие заявления о ночной рыбалке. Хором решили, что вечер все расставит по своим местам.
Потом вернулись на дачу, переоделись. Девчонки остались в кухне. Мужчины пошли под большой навес, где уже все было готово для шашлыков. Разожгли угли, налили, выпили. Насадили мясо, налили. Выпили.
Громову было так легко и весело, что он устал мысленно плевать себе за левое плечо, боясь, что его беззаботность вдруг исчезнет и что-нибудь непременно произойдет гадкое.
Пронесло! Никаких звонков, никаких экстренных вызовов. У жены сохранилось прекрасное настроение на все два дня. И она даже обещала подумать над тем, чтобы отдать кошку своей маме.
— Если бы ты раньше завел разговор о детях, Громов, я бы ее и не заводила, — призналась она, внимательно выслушав все его доводы.
— Правда?
Он не знал, радоваться ему или печалиться, что она так быстро согласилась. Про детей он брякнул просто так, к слову. А она зацепилась. И обратного хода уже не было. Он это знал. И на утро внимательно присматривался к маленьким деткам, которых привезли к Вишняковым одни из их давних знакомых.
Сможет он так вот виртуозно, как Коля, поменять памперс малышу? Не стошнит его прямо на малыша? А не побрезгует доесть за ним кашу, куда он успел напускать слюней?
— Свой ребенок, Громов, это совершенно другое, — утешила его супруга, когда он признался ей, что вряд ли сможет проделать все то, что делал Коля. — Это такое ощущение… Его не передать словами. Это просто чувствуешь сердцем, душой.
— Ты откуда знаешь? — подозрительно покосился он на нее. — У тебя же нет детей.
— В каждой женщине это заложено природой, милый. У нее еще нет детей, да? Но она уже интуитивно чувствует, что будет их любить. Это где-то на подсознательном уровне ощущается. Прямо как вот ты, когда распутываешь свои преступления. Ты же чувствуешь интуитивно, когда человек виновен, а когда — нет. Доказать не всегда можешь, но ведь чувствуешь, так?..
Она уснула по дороге, оставив его один на один с размышлениями о предстоящем отцовстве и о том, что он чувствует, глядя на Настю Сугробову? Вернее, что он почувствовал в первую их встречу?
Его жена была права. Он редко ошибался, интуитивно ощущая: врет ему человек или нет. Потом его мнение могло меняться, но под грузом неоспоримых доказательств неизменно возвращалось к первому впечатлению.
Так каким было его первое впечатление, когда он увидел Настю Сугробову?
Громов попытался вспомнить. И то, что вспоминалось, ему не нравилось совершенно.
Настя при первой встрече показалась ему хрупкой, ранимой, не уверенной в себе. Ему казалось, что она изо всех сил пытается проснуться. Чтобы все происходящее оказалось ночным кошмаром, не более. И он ее даже — на какой-то краткий миг, состоящий из долей секунды, — пожалел.
Чего он никак не мог сказать о Вере — сестре погибшего Сугробова. Ни сказать, ни добром вспомнить.
Вера ему не понравилась сразу. Показалась хитрой, корыстной, равнодушной к гибели брата. Ну, умер и умер. Чего ей теперь сокрушаться? Тем более что умер-то он уже три месяца назад.
А почему он, собственно, так зациклился на Насте? Почему не взял в плотную разработку сестру погибшего?
Громов неожиданно почувствовал злость на себя за свою недальновидность. А на себя он редко злился. Себя он любил.
А еще любил женщину, которая, собственнически пристроив свою ладонь на его бедре, задремала на соседнем сиденье. И мысленно похвалил ее за то, что она заставила его немного пересмотреть свою позицию насчет подозреваемой Сугробовой Анастасии.
Не поедет он сегодня ни в какой отель. Он поедет навестить сестру погибшего — Веру Сугробову. И ей задаст несколько вопросов, которыми измучил Настю. Только бы вот жена поняла его рвение. Только бы не обиделась на то, что в воскресный вечер он ее оставляет в одиночестве.
Но тут все прошло гладко. Супруга так утомилась в загородной поездке, что ушла спать, попросив ее не беспокоить до утра.
— Переизбыток кислорода, милый, — виновато улыбалась она и зевала без конца. — Ты не обидишься?
— Нет, нет, что ты, — он гарцевал по квартире от нетерпения, ожидая, когда она уснет. — У меня есть кое-какие дела. Я отъеду…
Она даже не услышала, отключившись, едва ее голова коснулась подушки. Громов взял с кровати свою подушку, вынес ее в гостиную и с остервенением стащил с нее наволочку. Она провоняла ее кошкой! Хвала небесам, что теща согласилась подержать животное у себя еще пару дней.
