– И долго она с ними жила?
– Годков с шести, наверное.
– А где были ее родители?
– Чего не знаю, того не знаю, – признался Козельский, – мне и в голову никогда не приходило этим интересоваться.
– А куда же делась эта сестра потом?
– Школу закончила и уехала в другой город, поступила в институт, там и осталась.
– Замуж вышла?
– Может быть.
– А на похороны тетки она не приезжала?
– Не видал.
– Странно.
– А что тут странного, вон на Западе дети вырастают и улетают из гнезда, только их и видели.
– Так это на Западе, – сказала Мирослава.
– А тут не родная дочь. Выросла и уехала. Чего ей за теткин подол держаться.
– С одной стороны верно, а с другой…
– На неблагодарность намекаете? Так теперь благодарных днем с огнем не сыщешь.
– Вы думаете?
– Да чего тут думать! – в сердцах воскликнул Козельский. – Взять хоть нас со старухой! Мы троих детей вырастили, двух сыновей и дочь. Так все разлетелись по разным городам, а к нам не то что носа не кажут, даже звонят три раза в год на день рождения мой и жены и на Новый год. А вы говорите, куда племянница делась. – Юрий Семенович махнул в отчаянии рукой, подхватил на руки щенка и зашагал в сторону своего дома.
– Спасибо вам! – крикнула ему вдогонку Мирослава.
– Не за что, – ответил Козельский, не оборачиваясь.
«С какими вывертами бывает жизнь», – подумала Мирослава печально и тоже побрела в сторону дома, где когда-то жил Артем Солодовников. Ей еще нужно было поговорить с Марией Геннадьевной Федоскиной. Все время, пока шла, Мирослава задавала себе один и тот же вопрос: почему о сестре Артема, Саше, не упомянул никто из тех, с кем она говорила раньше? Допустим, что родственники Марины и друзья Артема по работе могли не знать о ней. Но Томилин-то рос вместе с Артемом, постоянно бывал у Солодовниковых дома и поэтому должен был прекрасно знать эту Сашу. Может быть, она поссорилась с теткой и уехала из дома со скандалом? Вот это и надо попытаться выяснить у соседки.
Мирослава сама не заметила, как дошла до дома, вошла в подъезд и оказалась перед пустой квартирой Солодовниковых. Какое-то время она задумчиво рассматривала старую дверь, аккуратно обитую рейкой. Скорее всего, руками Артема Солодовникова. Несмотря на то что Мирослава давно вышла из возраста отрочества, когда каждый человек является как бы маленьким Прометеем, она сохранила в душе некую толику категоричности. И ей было нелегко принять тот факт, что человека нет на этом свете, а то, что он создал когда-то руками или головой, продолжает волновать если и не умы всего человечества, то души тех, кто его знал, пусть даже и не лично. Вот и теперь разумом она понимала, что Солодовникова больше нет, но вид двери, обитой его руками, отзывался ноющей болью в ее сердце. А ведь она его даже не знала.
Когда-то дед ее говорил, что, работая в правоохранительных органах, нужно научиться одевать свое сердце в броню. Иначе разнюнишься, и себе навредишь, и людям не поможешь.
Разнюниваться она, конечно, не собиралась. Но вот с броней были проблемы. И как знала Мирослава, не у нее одной. Наполеонов тоже не раз жаловался, что никак не может привыкнуть бесстрастно воспринимать убийства и чужую боль. А привыкать, видимо, придется. Ведь им еще работать и работать на этой стезе.
Мирослава круто развернулась, сделала несколько шагов и нажала на звонок двери, расположенной напротив. Прошло несколько минут, Мирослава уже хотела позвонить еще раз, но тут услышала голос, донесшийся из-за двери:
– Кто там?
– Детектив Мирослава Волгина.
Дверь открылась на цепочку. Первое, что увидела Мирослава, был нос. А на носу очки. Именно к этому носу она придвинула руку с развернутым удостоверением.
– Ну, что ж, деточка, – сказал старческий голос, – заходите.
Тихонько звякнула цепочка, и дверь открылась.
– Мне нужна Мария Геннадьевна Федоскина.
– Так вот я вся перед вами, – ответила хозяйка квартиры, – пойдемте на кухню, я как раз завтракать собираюсь.
Кухня, на которой они оказались, была небольшой, но идеально чистой. На окошке с цветастыми занавесками стояли две герани – огненно-красная и кипенно-белая.
– Садитесь, чего же вы стоите, – сказала Мария Геннадьевна.
И Мирослава, оглядевшись, присела на крашенную коричневой масляной краской табуретку. Хозяйка тем временем сняла чайник с плиты, заварила чай, заглянула в холодильник, шкафчик и духовку. Так на столе появились сливочное масло, сыр, сахар, варенье и горячая ватрушка с творогом, которая тотчас была ловко разрезана хозяйкой на небольшие кусочки.
– Угощайтесь. – И хозяйка придвинула поближе к Мирославе чашку с дымящимся чаем.
– Спасибо, – вежливо ответила Мирослава и сделала пару глотков.
– И ватрушку мою пробуйте. Еще никто на мою выпечку не жаловался.
– Благодарю. – Пришлось детективу съесть и кусочек ватрушки. Но потом она решила больше не тянуть с разговором, ради которого она и пришла к Федоскиной. – Мария Геннадьевна, я уже сказала вам, что я детектив.
– Да поняла я, поняла, – перебила ее хозяйка, – вы расследуете гибель Артема.
– Не совсем так.
– Я что-то вас не понимаю, – озадачилась Федоскина, – разве вы пришли не из-за Артема?
– В деле Солодовникова все точки над «i» уже поставлены.
– Неправда! – возмутилась пожилая женщина. – Разве вы не хотите восстановить справедливость?
«Да она уже как бы и восстановлена, – подумала про себя Мирослава, – убийца расплатился по счетам, вернее, его заставили расплатиться». А вслух она сказала:
– Вы, наверное, знаете, что Константин Шиловский, сбивший Артема, сам погиб под колесами машины.
– Знаю. Но тем не менее следствие должно официально признать его виновником смерти Артема.
– Мария Геннадьевна, следствие это давно признало.
– Почему же тогда они отпустили этого парня?!
– Это вопрос не ко мне.
– А к кому же?
– К следователю, к прокурору…
– А зачем же тогда пришли вы?
– Чтобы выяснить, кто мог быть причастным к наезду на Шиловского.
– А вам не кажется, что вы ищете не в том месте?
– К сожалению, не кажется…
– Но он же был бандитом! Значит, его и убили свои же бандиты! – гневно выкрикнула Федоскина.
– Мария Геннадьевна, Шиловский не был бандитом.
– А кем же он, по-вашему, был? – поджала губы Федоскина.
– Мажором, негодяем, прожигателем жизни и еще кем угодно, но не бандитом.
