После долгой паузы он продолжил:
– Ведь парня того воскресить было невозможно. А деньги я предлагал. Вернее, его мать даже не открыла мне дверь. А с женой погибшего я имел беседу, – он горько усмехнулся, – я предложил ей деньги, а она плюнула мне в лицо, в прямом смысле плюнула. Понимаете, каково мне было?!
– Я понимаю, каково ей.
– Ну, да. А когда я уже уходил, она прокляла моего сына и пожелала ему гореть в аду.
«Ее проклятие сбылось», – невольно подумала Мирослава.
– Я был так зол тогда, что, если бы не дети…
– Вы бы отомстили строптивице?
– Не в этом дело. Вы не понимаете. Я же от всего сердца. А ей нужно было во что бы то ни стало, чтобы мой сын сидел.
– Может быть, тогда он был бы жив, – невольно вырвалось у Мирославы.
– Может быть, – неохотно согласился он. Потом добавил: – Так или иначе, моего Кости больше нет.
– Не сочувствую.
– Злая вы!
Она пожала плечами.
Он поднялся, дошел до двери и оглянулся:
– У нас с Ксенией скоро появятся дети.
– Я рада.
– За Ксению или за меня? – уточнил он.
– А разве вы не пара? – спросила детектив.
– Пара.
– Тогда делайте выводы сами.
Он кивнул и, не прощаясь, покинул ее кабинет. Какое-то время Шиловский находился в приемной. Мирослава слышала ровный голос Миндаугаса и редкие реплики Шиловского. Наконец все стихло, и только звук шагов говорил о том, что Эдуард Бенедиктович покидает их дом, как надеялась Мирослава, навсегда. Потом открылись ворота, и тяжелый джип выехал наружу.
– Фух, – совсем как кот Дон выдохнул Морис, заглянувший в ее кабинет.
Мирослава вскочила с кресла и, напевая голосом пирата из мультфильма «Айболит», стала носиться по кабинету, цитируя стихи Корнея Чуковского:
– «Как я рад! Как я рад!»
– «Что я поеду в Ленинград!» – подпел ей Морис.
Мирослава замерла на месте.
– А действительно, почему бы нам не слетать в Петербург?
– Я бы предпочел Петергоф, – сказал Морис, и добавил: – Родители возили меня туда в детстве.
– Понравилось?
– Еще бы! Такие величественные фонтаны!
* * *
На следующий день, вернее, вечер, едва Наполеонов перешагнул порог коттеджа, Мирослава бросилась ему навстречу:
– Шура, ты должен мне помочь.
– В чем?
– Я получила гонорар от Шиловского.
– Поздравляю.
– Не с чем. Я хочу отдать эти деньги вдове погибшего Артема Солодовникова.
– Так отдавай, я-то тут при чем? – пожал он плечами.
– Шура! Как ты это себе представляешь?! – воскликнула Волгина. – Я прихожу к Марине и говорю ей: «Я помогла посадить вашу золовку за то, что она отомстила за гибель вашего мужа, а деньги за свою работу, как шубу с барского плеча, хочу пожаловать вам!» Так, что ли?!
– Ничего не объясняй, просто отдай, – проворчал Наполеонов.
– Не та это женщина, чтобы брать деньги от посторонних без объяснений.
– Ты не посторонняя.
– Ага, даже хуже, чем посторонняя!
– Не преувеличивай!
– Шура!
– И что ты хочешь от меня?!
– Ты, как представитель власти, пойдешь к Марине Солодовниковой, отдашь ей деньги и скажешь, что это помощь от государства на ее детей.
– Не прокатит, – вздохнул он.
– Почему?
– Народ у нас, конечно, темный, но она же не совсем дурочка! Может у кого-то спросить, да и вообще поделиться с кем-нибудь, а ей объяснят, что такого не бывает.
– Шура прав, – вмешался молчавший до этого Морис.
– И что ты предлагаешь?!
– Я думаю, что деньги нужно отдать под видом иностранной помощи.
– Как это? – спросил Шура.
– Ну, иностранцы так часто помогают нам…
– Ага, – хмыкнул Наполеонов, – вам они, может, и помогают, а вот нам…
– Вы хотите решить вопрос или нет? – спросил Морис.
– Хотим, – за обоих ответила Мирослава.
– Тогда можно придумать, например, помощь от фонда рабочих какого-нибудь иностранного города.
– А они бывают?
– Это не важно!
– Действительно…
* * *
Через день Морис написал витиеватую бумагу на французском языке, поставил на нее несколько несуществующих печатей, и Наполеонов с Иннокентием Колосветовым, привлеченным к операции Морисом, отправились к Марине Солодовниковой.
Мирославу и самого Мориса они, по известным причинам, решили не брать.
Марина открыла им дверь сразу.
– Спрашивать надо, кто звонит, – не удержался Наполеонов.
– Извините, – смутилась Марина, – я думала соседка, она только вышла.
– Мы к вам по важному делу, – заявил Наполеонов официальным тоном, – разрешите войти?
– Да, конечно, проходите.
Они прошли в зал и сели на диван возле небольшого стола.
– Я привел к вам представителя французской ассоциации рабочих Марселя, – Наполеонов многозначительно кивнул на Иннокентия, – которая выделяет деньги семьям рабочих, погибших в результате несчастного случая, по всему миру.
Марина удивленно посмотрела на Наполеонова. Потом перевела взгляд на Колосветова.
– Я, я не понимаю…
– Чего тут не понимать, – сказал Шура, – вот бумага, правда, она на французском языке, но это не важно. Вот деньги. – Он вытащил перетянутые резинкой пачки купюр. – Пересчитайте и распишитесь.
– А… А почему представитель молчит? – почему-то шепотом спросила Марина.
– Так француз. Ни бельмеса по-русски.
– Да, я понимаю, – она облизала губы, – простите, но…
– Гражданка Солодовникова, – рявкнул Наполеонов, – вы у нас не одна такая! Нам еще несколько адресов объехать сегодня надо. Мы, между прочим, на работе.
– Простите…
– Пересчитайте деньги и вот тут распишитесь. – Он подсунул ей бумагу, вложил в руки ручку, и она послушно поставила свою подпись.
– Спасибо, – тихо произнесла она, почему-то глядя только на Колосветова.
– Пожалуйста, – невольно сорвалось с его губ.
Шура больно толкнул Иннокентия под ребра и, улыбаясь Марине, весело воскликнул:
– Понаедут тут, выучат спасибо да пожалуйста, а я таскайся с ними, паши за них. Ни бельмеса по-русски.
