Разбрелись паны, затих дворец. Атаман Заруцкий расставил караулы из казаков, остался во дворце: мало ли чего взбредёт в голову хмельным шляхтичам.
Нигде не имел Иван Мартынович Заруцкий пристанища: ни в Речи Посполитой, ни в Москве. Искал удачи с Болотниковым, да сбежал. Теперь у атамана решение твёрдое: царя Димитрия не покинет, авось с ним в Москву вступит.
Детство своё Заруцкий помнит смутно, и лицо матери видится как в тумане. Домик у Вислы-реки, ранняя смерть родителей, безрадостная жизнь у дядьки в Тарнополе. Старый пан Заруцкий не слишком жаловал племянника, а в один из набегов орды угнали Ивана в плен. Бежал, попал на Дон, к казакам. Походы за Перекоп, дикие степи, богатая добыча. Карманы, отягощённые злотыми, разгульное веселье в шинках...
Паны вельможные часто упоминают имя Марины Мнишек. Много всякого говорят о ней, жене Димитрия. Его именуют в Москве самозванцем. Но отчего бегут к нему бояре и дворяне? А паны к его войску пристали, как голодные псы — к миске с похлёбкой.
Заруцкий не знал Марину Мнишек, но однажды она явилась ему во сне. Она была красивая и манила его...
В ту ночь увидел сон и Матвей Верёвкин. Будто стоит перед ним Ружинский с мордой волчьей, клыкастой и направляет на него самопал. Тут стрельцы набежали, уволокли гетмана, а стрелецкий десятник принялся попрекать Матвея:
«Кой ты царь, самозванец непрошеный!» В страхе пробудился Верёвкин — на лбу испарина, а сердце стучит — того и гляди из груди вырвется. Открыл Матвей глаза — в палате темень. Пробурчал:
— К чему свечи погасли? Причудится же этакая мерзость...
И тут же подумал: «Надо услать гетмана воевать северные городки».
В сопровождении Заруцкого и двух десятков казаков-донцов Лжедимитрий, насколько позволяла безопасность, приблизился к Москве. Въехав на холм, с высоты седла попытался разглядеть город. Однако сколько ни вглядывался, мало чего увидел, разве что Кремль и маковки церквей.
Однажды Верёвкин побывал в Москве. Его нанимал литовский купец охранять обоз с товарами. Остерегаясь лихих людей, добирались долго. В Москве жил больше месяца, пока купец торговые дела вёл...
Лжедимитрий придержал коня. Вспомнил, какой осталась Москва в памяти: вся в садах и рощах, с церквами и торгами, Кремлем каменным и дворцами...
Матвей Верёвкин повёл взглядом по стенам Земляного города, по сёлам, жавшимся к Москве. Там, за Земляным городом, Белый город
[15], и называется он так оттого, что обнесён стенами из белого камня. Красным кирпичом Кремль и Китай-город
[16] защищены.
Дворцовые покои и Кремль, власть царская манят Матвея. В Речи Посполитой слышал, как сравнивали Москву с Иерусалимом, Царьградом и Римом...
Стоит красуется Москва. Там, за её стенами, хоромы княжьи и боярские, всё больше рубленые, двухъярусные, а на Красной торговой площади — лавки и ряды, чуть отойдёшь в сторону — слободы ремесленные, стрелецкие, дома и избы разного люда, кабаки, где ели и пили разгульно, играли в зернь, где сходились всякие гулеваны...
Лжедимитрий повернулся к Заруцкому:
— Служи, атаман, мне, государю, верой-правдой, а за то я тебя своей царской милостью пожалую, как на престол родительский сяду.
Со стены грохнула пушка, и белое пороховое облачко поплыло над посадом. Лжедимитрий тронул коня.
Обратную дорогу молчал, прикидывал свои и Шуйского возможности. По всему получалось, царь Василий продержится долго, если не перекрыть подвоз хлеба в город.
Вдоль древних стен Кремля, под горой, огибая царские сады и Тайницкие ворота, течёт Москва-река С севера от боровских лесов впадает в неё Неглинная, с востока — Яуза, с запада — Пресня.
По берегам, к самой воде, лепятся деревянные срубы банек. Вечерами и по субботним дням они курятся сизыми дымками. Вдосталь напарившись и нахлеставшись докрасна берёзовыми веничками, мужики и бабы в чём мать родила остужаются тут же, в реках и запрудах.
Обильна Москва-река водами и рыбой разной. А на той стороне реки, от Крымского брода — широкая луговая низина Замоскворечья с избами и огородами, с заезжими дворами и сенокосами, кабаками и кружалом на Балчуге, рощами и садами.
Замоскворецкие мужики всяким ремеслом промышляют, а кое-кто рыбу ловит, плетёт ивовые верши, ставит их на мелях...
У самого брода, в покосившейся, вросшей в землю избёнке жил захудалый, ледащий мужик Игнашка с гулящей жёнкой Матрёной. К исходу дня, в аккурат на праздник Ильи, заглянул в избу Яков Розан, пригнулся под низкой притолокой, переступил порог, сел на лавку, поморщился:
— Хоть дверь отворяйте: от зловония дух перехватывает.
Матрёна огрызнулась:
— Знамо, у тебя кровь дворянская, ан ко мне, смердящей, случалось, ночевать хаживал. Ноне зачем явился?
— Не твоего ума дело. — Розан метнул ей деньгу. — Сходи в кабак.
Продолжая ворчать, Матрёна вышла. Розан подпорол подкладку кафтана, извлёк листы:
— Здесь, Игнашка, письма царские, чуешь?
— Подмётные! — ахнул мужик.
— Дурак, и голова твоя пустая. Царь Димитрий к стрельцам обращается, к себе на службу зовёт, чтоб Ваську Шуйского не защищали. — Поднял палец. — Подкинешь стрельцам — вознагражу.
— А велика ли мзда? — Длинный нос Игнашки вытянулся ещё больше.
— В обиде не останешься.
— Боязно!
— Не трясись, всё одно сдохнешь — не от руки ката, так от зелья. Эвон рыло красное, ровно кафтан стрелецкий. Держи письма да Матрёне не обмолвись.
Сам Розан страшился, как и Игнашка, однако виду не подавал. Когда, таясь, впервые с письмом к Ляпунову крался, меньше караулов было, а нынче насилу проскочил. Помогли углежоги: везли на Пушкарный двор мешки с углём.
— Лодку-то ещё не пропил?
— Покуда цела, — хихикнул Игнашка, обнажив гнилые зубы.
— Седни в полночь рекой меня из города вывезешь.
Мужик закрестился мелко:
— Ну как на дозорных наскочим?
— По всему видать, ночь тёмная будет. Дай-кось посплю покуда — И Розан полез на полати. — Разбудишь.
Через Фроловские ворота
[17] Прокопий Ляпунов вошёл в Кремль. Миновав Оружейный двор, между подворьем Крутицкого митрополита и двором князя Фёдора Ивановича Мстиславского столкнулся с Голицыным. Отвесил поклон:
