— Патриарх твердит: казни их, государь, а я жалею и боюсь. Царя Грозного Ивана Васильевича на них бы.
— В те лета бояре бородами пыль у трона мели.
— Рода именитые выкорчёвывал. Может, и поделом? Не ждал я от Валуева и Мезецкого измены. — И тяжело посмотрел на брата. — Так почто ты, Дмитрий, в Москву прибежал, аль по Катерине соскучился?
Дмитрий обиделся:
— Зачем глумишься, государь? Кабы не Валуев с Мезецким да не свей, одолел бы коронного. Аль я не предан тебе?
— О том сказывал. А что предан, спору нет, но опора какая?
В хоромине сделалось темно, небо затянули тучи. Блеснула молния, громыхнул гром. Василий поднял палец:
— Вишь, гнев Господень, Божье знамение. Кому: нам ли, врагам нашим? — И перекрестился. — Пожинаем, Дмитрий, что посеяли.
— Мы ли смуте заводчики, государь?
Василий промолчал. Дмитрий опомнился. Сглаживая промах, сказал:
— Всем ведома, государь, доброта твоя, но угодишь ли боярам?
Продолжая хмуриться, Шуйский промолвил:
— Ты, Дмитрий, с неделю потешь свою Катерину и к войску ворочайся. А то и впрямь коронный на стрелецких загорбках в Москву въедет.
— Распорядился бы ты, государь, огневого наряда добавить.
— Наряда? Да где я его наберусь, коль вы каждодневно пушки теряете! — Чуть погодя смирил гнев. — Ладно, поскребу. А на Думе порешим, дабы города земцев в Москву слали. Пополнимся ратниками, тогда и поглядим.
Выпроводив брата, Василий отправился на половину царицы. Марья сидела в светёлке с любимыми Холопками за рукодельем. При появлении Шуйского холопки выбежали. Василий сел на лавку, поднял на жену глаза. Смотрел долго, будто оценивающе. Наконец заговорил:
— Ты прости, Марья, коли чего, я ведь не любил тебя.
Седни покаяться пришёл, виновен я, бес попутал. Коли не допустит Господь торжества врагам моим, то слова злого не услышишь от меня.
Марья опустилась на колени:
— Перед Богом я с тобой обвенчана, государь, и случись чего с тобой, твоей женой останусь.
Опершись на посох, Шуйский встал:
— Иного, Марья, ответа не ждал.
Ещё московские воеводы не испытали горечи поражения у Клушина, коронный гетман метался между Гжатском и Царёвым Займищем, Сапега разбил табор на Угре, в Суздале отсиживался Лисовский. Его гусары и казаки кормили коней отборным зерном из монастырских житниц и, укрывшись за стенами острога, вели разгульную жизнь.
— Панове, — взывал Лисовский к сподвижникам, — не преклоним колена перед крулем, не допустим помыкать нами! Але мы не шляхта?
— Гонор! — отвечала шляхта.
А в Александровской слободе, в ста верстах от Суздаля, князь Шереметев готовил полки на гетмана Не дожидаясь, когда астраханская рать осадит город, Лисовский велел трубачам играть сбор. В конном строю повёл гетман свой отряд на Ярославль, но в пути свернул на Псковскую дорогу.
Полночь. Лунный свет серебрится в опочивальне. В хоромах тишина звенящая. Жалобно скрипнула половица и будто дохнул кто-то невидимый.
Оторвал князь Дмитрий голову от подушки, вслушался. Нет, не под ногой человека всхлипнула доска Не домовой ли? По спине мурашки забегали. Перекрестился.
Не спится. Голову не покидает разговор с братом. Тревоги Василия — его, Дмитрия, тревоги.
Ворочается князь с боку на бок, пуховая подушка камнем кажется, широкое ложе тесным. Чует, Катерина тоже не спит, однако молчит. Ужли грех гнетёт? Положил руку на её мягкую грудь, спросил участливо:
— Отчего маета твоя, Катеринушка? Какая тоска-кручина печалит? Не Михайло ли покоя не даёт?
Катерина руку его сняла, повернулась к мужу:
— Я, князюшка, перед Богом за вину ответ держать буду, но не перед людьми. Кто из нас не грешен? За тебя, мужа моего разлюбезного, кого хошь жизни решу, не пощажу. А племянничек Михайло, сам ведаешь, дорогу тебе заступал. Нет, не гложет меня мой грех, и взгляды косые не задевают меня, гордо несу свою голову, я ведь рода скуратовского.
— Так о чём мысли твои, Катеринушка?
— Боюсь я, князь любезный: недруги у брата твоего, Василия, сильны. Ну как замахнутся на него, тогда всем нам погибель. Намедни ворочалась с обедни, повстречала Куракина. Отвесил поклон, а в очах холод змеиный.
— Известно, Куракин с Мстиславским Москву под Владислава тянут, а на Думе Василию осанну поют.
— Душой кривят.
— Они ль одни? А всё от лукавого. — Обнял жену. — Спи, Катеринушка, Бог не без милости, отведёт грозу.
Тёплый ночной дождь омыл город и к утру небо очистилось. Гасли звёзды, и восток тронула первая заря. Прокричали редкие петухи, разбудили Москву, перекликнулись караулы в Кремле и Китай-городе.
Из кельи Чудова монастыря вышел митрополит Филарет, в простой монашеской рясе, без клобука, на голове тёмная камилавка. Постоял минуту, дохнул чистого воздуха, настоянного на позднем цветении сирени или липы. Долго и с азартом колол берёзовые дрова и, когда выросла гора чурок, уложил их в поленницу.
Мягко, будто пробуя колокол, звякнул голос монастырской церкви, и зазвонили к заутрене по всей Москве.
Чудовские монахи кланялись Филарету, ростовский митрополит чтил труд и день начинал с работы, поучая братию:
— В молитвах укрепляется дух ваш, в труде — тело.
Отстояв утреннюю службу и поев за общим столом, в трапезной, каши с конопляным маслом, Филарет поднялся и, осенив себя крестом, пошёл к выходу, подумав, что вот он, митрополит, отрешился от брезгливости, какая отравляла ему жизнь в бытность в Антониев Списком монастыре, когда садился за общую трапезу со старыми монахами. Давно уже забыл Филарет и то, что был он когда-то боярином Фёдором Никитичем Романовым. Сколько же тому минуло? Скоро уже десять лет исполнится. И всему виною проклятый потомок татарского мурзы Бориска Годунов. Подобно бешеному псу кинулся он искоренять, подминать под себя родовитых бояр, видел в них угрозу своей власти. А они, бояре, выпустили на Годунова первого самозванца, и Филарет тому голова. Его задумка, и он же указал на того, кого нарекли спасшимся царевичем Димитрием...
Тайные думы одолевали Филарета, с одним лишь братом, Иваном Никитичем, поделился. Желал Филарет зрить на российском престоле сына Михаила...
Убрали первого Лжедимитрия, бояре назвали царём Шуйского. И сызнова мысли: умрёт бездетный Василий, глядишь, изберёт Земский собор Михаила.
Теплилась эта думка не один год, зрела уверенность, но в тушинском плену всё враз рухнуло, когда узнал, что бояре мыслят Владислава на престол звать. Как было.
Филарету помешать тому? Заикнулся Филарет князю Мстиславскому, дескать, если Шуйский неугоден, надобно поискать иного, из своих бояр, но Мстиславский возразил:
