Книга Вздыбленная Русь, страница 70. Автор книги Борис Тумасов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Вздыбленная Русь»

Cтраница 70

Гофмейстерина едва не упомянула об убийстве московитами царя Димитрия, но вовремя опомнилась, ведь царица Марина признала рыжего самозванца за будто бы чудом спасшегося Димитрия. И пани Аделина заговорила об ином:

— Не вспоминаешь ли ты, моя госпожа, наш Сандомир?

Марина ответила не задумываясь:

— У меня не осталось места для памяти, всё моё в будущем.

— Ах, царица, я вижу Сандомир, каменные дома с высокими черепичными крышами, ползущий по стенам плющ, мощённые булыжником улицы, зелёные холмы и Вислу... А здесь, в Московии, бревенчатые избы под соломой, грязь и тараканы. — Гофмейстерина брезгливо поджала губы.

Мнишек рассмеялась:

— Разве нет прусаков в Сандомире или в замке круля? Пани Аделина забыла, как жила в Кремлёвском дворце? Знай, моя гофмейстерина, когда я въеду в Кремль, твоим мукам настанет конец.

— О Езус Мария, то будет самый счастливый день в моей жизни... И придёт царствие твоё!..

Мнишек расхохоталась звонко:

— Святой отец нунций Рангони сказал бы: «Амен!» Гофмейстерина улыбнулась:

— Амен!

Зарайский чиновный ярыжка изловил воровского лазутчика. Явился тот в город с «прелестным» письмом от царя Димитрия к воеводе Пожарскому.

Того лазутчика принародно засекли батогами до издыхания, а грамоту дьяк сыскной избы принёс князю Дмитрию Михайловичу. Пожарский, однако, воровское послание читать не стал, поднёс лист к огоньку свечи и, когда пламя охватило его, швырнул на пол. Знал, о чём самозванец пишет: велит идти со стрельцами да дворянским ополчением к нему в Коломну, дабы сообща взять Москву. И хоть не любил князь царя Василия, однако с самозванцем знаться не пожелал.

В бытность Лжедимитрия в Калуге побывал Пожарский в Москве, просил у Шуйского денег на стрелецкое жалованье. Василий посулами отделался, а князю попенял, почто Зарайск бросил.

В Москве повстречал Пожарский боярина Ивана Никитича Романова, и тот намекнул: скоро-де место Шуйского иной займёт. Бояре Владислава прочат. Князь Дмитрий о том уже слышал, но он с боярами не согласен. Если лишать Василия царства, то какая надобность искать государя в чужих землях, аль нет среди своих достойного? Слава богу, не перевелись на Руси именитые. Чего удумали бояре — отдать Русь ляхам и литве! Разве не вдосталь испытали московиты от них насилия в царствование первого Лжедимитрия? Не у короля ли и его шляхты получали поддержку самозванцы? А ныне сыскались бояре, какие на Речь Посполитую уповают. Стыдоба! Како внуки и правнуки судить их будут? Не скажут ли, отечеством торг вели...

Пожарский насупил брови, промолвил:

— Избави меня, Господи, от хулы людской и ныне и присно и во веки веков...

С обеда князь Дмитрий в коий раз осмотрел зарайский кремль, огневой наряд разного боя. Маловато порохового боя. Поднялся на башню-стрельницу, что у обитых полосовым железом ворот. Внизу лепились к стене посад и торг, а в стороне постройки монастырские...

Подошёл стрелецкий голова, в кафтане длиннополом, колпаке, мехом отороченном, сказал:

— Не в кремле укрытие, а за стенами монастырскими. Нет у меня веры посадскому люду, за самозванцем потянут.

Пожарский со стрелецким головой согласен, не забыл, как в прошлый раз посадские в набат ударили, и кабы не голова стрелецкий, кто ведает, чем бы всё окончилось. Вона сколь стрельцов по другим городам присяге изменили, вору служат...

Сызнова мысль на боярский заговор переметнулась. Ужли патриарх с ними? Но нет, Гермоген хотя и не во всём согласен с Василием, однако творить насилие над царём не позволит!

Кабы был жив Скопин-Шуйский! Пожарский уверен, слухи об отравлении князя Михаила не пустые, на Шуйских грех. Винят княгиню Катерину, может, и так... Статна и пригожа княгиня, хоть лета под полсотни подбираются. А взгляд отцовский, Малюты Скуратова, волчий. А хоронили Скопина-Шуйского — боле всех убивалась. И царь с братьями слёзы роняли, а в душе, поди, радовались. Василию спокойней мёртвый племянник, чем живой...

И вспомнилось Пожарскому мудрое библейское изречение: «Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает: что посеет человек, то и пожнёт...»

Посад и монастырь огибала река. Она несла воды к Коломне, где сидел самозванец и откуда князь Дмитрий Михайлович ожидал нападения на Зарайск...

На посаде стрелецкие огороды, зеленеют вилки капусты, лук. Там, где по весне разливается река и растут высокие травы, бродит стадо коров и коз. В сердце Пожарского болью ворохнулось далёкое детство... Мать привиделась. Её мягкая ладонь легла князю на непокрытую голову. Как прежде, она пригладила ему волосы, шепча: «Сыночек, Митенька».

Отец вспомнился. Пожарский не забыл, как отец посадил его на коня, пустил повод. Мать испугалась, а отец успокоил: «Не страшись, он мужчина!»

И как гордился отец, когда норовистый конь не сбросил малолетнего Дмитрия. Сколько же тому годков минуло? Пожарский подсчитал, тому три десятка минуло! Эвона как время бежит. Скоро и его Петрухе тринадцать исполнится. Не успеешь оглянуться, сына женить пора Жену бы ему добрую, домовитую. Пожарский давно приглядывает ему невесту, чтоб и рода славного, и сама пригожая. Сын-то удался рослый и проворный...

Днём князь сына вспомнил, а ночью приснилась ему свадьба, шумная, с плясками, песнями. Играли трубы и свирели, били в бубны и выступали ложкари, лихо притопывали плясуны. За невестиным столом выводили жалобно:


Снится мне, младёшенькой, дремлется,
Клонит мою головушку на подушечку...

Князь Дмитрий знает, это он сына женит. В причитания невесты вплёлся хор песельниц:


Встань, встань, встань, ты, сонливая;
Встань, встань, встань, ты, дремливая...

Тяжко на душе у Пожарского, захотел на сына посмотреть, к столу рванулся — и пробудился. О сне подумал. Надобно же такому привидеться! Сел, волосы откинул. Иные мысли сон вытеснил. Ну как впустят бояре коронного гетмана в Москву и посадят на царство королевича, как поступить ему, Пожарскому? Подумал, но ответить не мог.


На Думе Шуйский выговаривал боярам:

— С того часа, как Ляпунов отъехал в Рязань, сделался Прокопка возмутителем рязанских дворян. Он, думный дворянин, письма возмутительные по городам шлёт, на меня люд подбивает. И суди, кто больший вор — самозванец аль Ляпунов? Из Зарайска Пожарский уведомляет: воры и его, князя Михаила, к измене склоняют.

Молчат бояре, сникли, а Гермоген посохом патриаршим постукивает, головой укоризненно качает. Василий своё ведёт:

— Воровство великое на Руси, и как унять его, чем предел положить? Кто из вас, думные, совет мне подаст?

Бояре — ни слова, а Шуйский плачется:

— Почто уста сомкнули, аль оглохли? Когда меня винить, каждый наперёд лезет, ум кажет. Эх, бояре, бояре, сколь раз сказывал вам: помянете меня словом добрым, да поздно будет. — Всхлипнул. — Не по себе плачу, вас жалеючи. Вы же зло на меня держите. Себя виню, к чему соблазну поддался, согласие на царство дал. Забыл заповедь Господню: не введи меня во искушение... Воротынский буркнул:

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация