Бояре поднялись, а поляки загалдели. Жолкевский сказал примирительно:
— Вельможные Панове, мы повядомим, что нам круль повелит, альбо сами подпишем конвенции...
Неделю спустя, не дождавшись королевского решения, Жолкевский скрепил договор своей подписью. А в нём бояре предусматривали:
«Венчаться королевичу, как издревле самодержцы российские, от патриарха и духовенства церкви Греческой.
Владиславу чтить храмы, иконы и мощи, патриарха и всё духовенство, не лишать церковных имений, в духовные дела не вступаться.
Не допускать в России ни латинского, ни другого вероисповедания; никого не склонять в римскую и иную веру.
Быть верным добрым обычаям. Бояре и все земские и воинские чиновники должны быть только из россиян.
Поместья и вотчины неприкосновенны.
Правосудие вершить по Судебнику, а исправлять его может государь и дума Боярская и Земская.
Государственных преступников казнить единственно по осуждению царя с боярами. Без суда боярского никто не лишается ни жизни, ни свободы, ни чести.
Кто умрёт бездетен, того имение отдавать ближним его или кому он завещал.
Доходы государственные остаются прежние, а новых налогов без согласия бояр не вводить.
Крестьянам не переходить ни в Литву, ни от господина к господину.
Польше и Литве утвердить с Россией вечный мир и стоять друг за друга против всех неприятелей.
Ни из России в Литву и Польшу, ни из Литвы и Польши в Россию жителей не перевозить.
Торговле между обоими государствами быть свободно.
Королю осаду Смоленска снять и вывести войска из всех городов российских.
Всех пленных освободить без выкупа.
Гетману отвести Сапегу и других ляхов от Лжедимитрия и вместе с боярами принять меры для истребления злодея.
Коронному гетману стоять с войском у Девичьего монастыря и никого из своих людей без дозволения бояр в Москву не впускать.
Дочери сандомирского воеводы Марине Мнишек ехать в Польшу и не именоваться государыней московской.
Великим послам российским отправиться к королю Сигизмунду и бить челом, да креститься Владиславу в веру греческую»...
Поставили коронный гетман и Мстиславский печати, разъехались...
Прочитал Сигизмунд условия договора, разгневался:
— Вельможный канцлер Лев, мы не согласны на условия московитов. Пусть позовут москаля Андронова, он повезёт мою грамоту Жолкевскому. Он должен вступить в Москву и привести к присяге мне и королевичу бояр и чиновных людей. Отныне я стану именоваться королём Речи Посполитой и царём российским...
Получил Жолкевский королевское распоряжение, возмутился:
— Круль намерился стать царём московитов? Но москали не подданные Речи Посполитой. О Езус Мария, у нашего круля нема разума...
Розовощёкий, белокурый гетман Гонсевский, пряча отвисший бритый подбородок в расшитый серебряной нитью ворот кунтуша, мысленно согласился с коронным.
— Дьявол побери, — бранился Жолкевский, порушив конвенцию, мы потеряем Московию. Але москали захотят иметь ревностного католика Сигизмунда своим царём? Они согласны на Владислава Круль не трон получит, а войну, недруга Речи Посполитой. Нет, вельможный гетман Александр, мы не скажем московитам королевской воли, не порушим конвенций.
Слухом земля полнится.
Едва бояре подписали конвенции, как князь Засекин, в сумятице, кому служить, у самозванца побывал, рассказал, о чём Мстиславский с Жолкевским уладились.
Обратной дорогой Засекин едва от ватажников отбился, спас быстрый конь.
Уехал князь от Лжедимитрия, а тот немедля нарядил к коронному атамана Заруцкого. Посулил самозванец словом царя Димитрия выдать Сигизмунду из российской казны триста тысяч рублей да сто тысяч Владиславу, а Речи Посполитой платить в течение десяти лет по триста тысяч. Щедр самозванец за российский счёт!
А ещё обещал Лжедимитрий завоевать для Речи Посполитой Ливонию у Швеции и не держаться за Северскую землю, что означало отдать королю Смоленск с порубежными городами. Ещё ни один великий князь московский, тем паче государь российский, не изъявлял такой вассальной покорности, на какую готов был самозванец, дабы сесть на престол.
Станислав Жолкевский Заруцкого принял, но ответом Лжедимитрия не обнадёжил:
— Егда круль пошлёт к царику послов, они и отповедают волю Сигизмунда, я ничего не обещаю...
От имени короля побывал у самозванца гетман Гонсевский. Лжедимитрия с Мариной он застал в монастыре Николы на Угреше.
Королевского посла ввели в полутёмную монастырскую трапезную. Лжедимитрий сидел в кресле архимандрита, а по правую и левую руку от него стояли Трубецкой, Заруцкий, Шаховской, Сапега и другие воеводы и атаманы.
А накануне Гонсевский передал Сапеге письмо канцлера, сказав при том:
— Московия есть царство от Речи Посполитой, и тебе, Ян Пётр, не с цариком быть, а с коронным.
Сапега отшутился:
— Мои хоругви, вельможный пан Александр, на половине дороги между коронным и цариком...
— Вельможный гетман, — спросил Лжедимитрий, — здрав ли король?
Гонсевский надменно посмотрел на самозванца:
— Круль в здравии, и тебе бы прибыть к нему со смирением, а за то обещано тебе в удел Гродно либо Самбор.
Приближённые самозванца на Димитрия смотрят: дерзко говорит посол. Вспылил Матвей Верёвкин:
— Не милостью Жигмунда царствую я, а правом родительским. По мне же милее изба крестьянская, нежели хоромы круля. О том и передай своему крулю.
Гонсевский попятился. Из двери, что вела из трапезной в поварню, выбежала Марина с искажённым от гнева лицом:
— Вельможный пан Александр, разве ты холоп круля, что лаешь на царя Димитрия? Круль мовит: Речь Посполитая в поединении с Московией. Так отчего круль мир порушил и войной пошёл? Альбо Сигизмунд не мае шляхетского гонора?
Гонсевский, пятясь к двери, бранился:
— Я шляхтич, холера ясна!
А Мнишек, наседая, бросала зло:
— Чуешь, пан Александр, цо я мовю, венчанная на царство московское? Поведай крулю, нехай уступит царю Димитрию Краков, а в знак милости возьмёт от него Варшаву.
Последнее Марина выкрикнула уже вслед выходившему из трапезной Гонсевскому.
Шаховской с Трубецким переглянулись: не ждали такого от Марины, а Заруцкий воскликнул:
— Я слышу речь государыни!
Сапега поднял палец:
— Цо есть царица, вельможный пан Иван!
