Действуй, шевелись, повышай свой уровень, стань уникальным специалистом и будешь жить хорошо.
Это так, и это правда для молодых людей, только вступающих в жизнь.
А что делать таким, как она или как Ульяна Алексеевна? Как принять, что они шевелились, как электровеники, и таки стали уникальными специалистами, но для того, чтобы жить изобильно, им нужно только одно – переехать на загнивающий Запад, устроиться на ту же должность и делать там абсолютно ту же самую работу.
В общем-то ей, судье городского суда, грех жаловаться, она и до замужества неплохо жила, а теперь так вообще богатая женщина, но только лучше ее доходы не сравнивать с доходами судьи где-нибудь в Америке…
А пропасть между врачами на Западе и врачами у нас вообще гигантская. Колоссальная пропасть. Хорошо, что Тиходольский был известный ученый мирового значения и военный человек, иначе на одну докторскую зарплату Ульяна Алексеевна с тремя детьми ноги бы протянула, когда он умер.
А происходит это потому, что КПСС, как раковая опухоль, сжирает все, что производят граждане. И это бы еще полбеды, главное, что она отравляет народ своей идеологией, как опухоль своими токсинами здоровые клетки, и люди работают вполсилы, а то и меньше.
И к этой опухоли Ирина готовится примкнуть.
Она засмеялась. Ну а что, тут либо ты, либо тебя. Хотя Кирилл бы возразил, что в итоге хозяин и паразит все равно гибнут вместе.
Нет, о своем партийном будущем она подумает потом.
Ирина перелистнула страницу.
Итак, десять лет Ульяна Алексеевна прожила в любви и согласии, но есть люди, к которым судьба неласкова, ничего им не дает в подарок и отнимает даже то, чего они добились сами, вопреки обстоятельствам.
Шесть лет назад Дмитрий Тиходольский скоропостижно скончался.
Ульяна вырастила и вывела в люди всех троих ребятишек. Сыновья успешно окончили школу и поступили в Поповку, куда их приняли, может быть, честным образом, а может, как дань памяти их знаменитому отцу.
Дочь пошла по стопам матери в медицинский институт.
Сыновья жили теперь в казармах училища, усердно там строились и занимались самоподготовкой, а девочка осталась при маме.
Несмотря на то что Ульяна Алексеевна женщина была еще не старая, а, наоборот, в самом соку, и весьма интересная внешне, после смерти мужа она не имела отношений с мужчинами, полностью сосредоточившись на работе и на детях. Коллеги рассказали, что, когда дочь поступила в медицинский, Тиходольская задумалась, а не написать ли ей все-таки диссертацию, и спрашивала, не слишком ли она глупо будет выглядеть, если поступит в аспирантуру в столь солидном возрасте.
Ирина усмехнулась. Что ж, изрядный кусок жизни женщина посвятила детям, теперь они выросли, можно вернуться к собственным делам. И вот только все налаживается, появляются интересные цели, как к тебе в дом вваливается какой-то урод, и вместо аспирантуры ты рискуешь загреметь в совсем другие университеты.
Ну, на то она и судья, чтобы не допустить подобной несправедливости.
Так, а что у нас насчет урода? Как потерпевший проводил свои дни, прежде чем так глупо их закончить?
Смышляев был уже немолод, слегка за пятьдесят, не такая уж и короткая жизнь для засиженного зэка. Официально со стези добродетели он свернул довольно поздно, будучи курсантом Военной академии имени Дзержинского. С третьего курса ушел топтать зону за нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего.
Раз поступил в военный вуз, значит, или действительно был безгрешен до этого преступления, или вел себя очень осторожно и в поле зрения милиции не попадал. Отбор в будущий офицерский состав ого-го какой!
Оказавшись на зоне, отбыл свои семь лет от звонка до звонка, видимо, нарушал режим, раз не освободился досрочно.
После возвращения мать прописала сына к себе, так что Смышляев осел в Ленинграде, устроился разнорабочим в НИИ и несколько лет вел себя тихо и законопослушно, как вдруг устроил на работе пьяный дебош. Что-то там побил, испортил и снова отправился на зону за хулиганку. Там получил новый срок по своей любимой статье за нанесение тяжких телесных, повлекших за собой смерть потерпевшего, и освободился только в прошлом году.
Стандартный жизненный путь не слишком умного, но агрессивного человека без тормозов. Бедняге повезло, что его мама оказалась еще жива и снова прописала его к себе, но на работу его никуда не брали. Правильно, кому нужны лишние проблемы?
Но мать уже старая, на ее пенсию вдвоем не проживешь, тем более что Смышляеву хочется не овсянки, а покурить и выпить. Пришлось перебиваться ограблениями, и неизвестно, как много он успел накуролесить, прежде чем его остановила Тиходольская.
Не спросишь теперь у него, сколько нераскрытых преступлений на его совести.
Нехорошо так думать, цинично, но мир не погрузился в траур после смерти Смышляева, а совсем наоборот.
Соседи по коммуналке готовы ноги целовать Ульяне Алексеевне, и даже старушка-мать… Нет, мать есть мать, но, насколько можно судить по протоколу допроса, в отчаяние она не впала.
И все же Ирина испытывала что-то вроде сочувствия или жалости, что человек так бездарно прожил хорошо начавшуюся жизнь. В чем, интересно, состояло его первое преступление? Хладнокровное убийство или банальная драка на танцах, где непонятно, кто прав, кто виноват?
К сожалению, система так построена, что если уж прикусит, то вырваться от нее потом практически нереально.
* * *
Гарафеев с удовольствием втянул носом аромат свежей, только что порезанной зелени. Жена приготовила обожаемую им окрошку, и Игорь Иванович облизнулся, но вспомнил, что они теперь без пяти минут чужие люди и питаются каждый сам за себя.
На пороге кухни он развернулся – лучше вообще не заходить, чтобы не расстраиваться, но жена окликнула его:
– Гар, окрошку будешь?
– Нет.
– Садись, я тебя приглашаю.
– В чем подвох?
– Просто приглашаю тебя отведать окрошечки. Если мы разводимся, это еще не значит, что я не могу тебя угостить.
Гарафеев молча сел. Жена поставила перед ним глубокую тарелку, полную восхитительно ароматной окрошки. В центре светилась половинка яйца, а от растворяющейся сметаны шли маленькие пузырьки.
– Волшебно, – сказал Гарафеев и заработал ложкой.
– Горчички?
– С удовольствием.
– Приятного аппетита.
– Спасибо.
– А ты не боишься? – засмеялась Соня.
– Чего?
– Вдруг я хочу тебя отравить?
– Судьба, значит, такая, – фыркнул Гарафеев.
Соня села напротив и тоже стала есть.
Сколько было таких окрошек в их жизни, не сосчитать. Как только в магазине появлялась редиска, Гарафеев хватал трехлитровый бидон и бежал к бочке за квасом. Всегда к ней была тихая молчаливая очередь из детей и старушек, а настоящие мужики стояли за пивом, и там можно было очень душевно пообщаться.
