– Вот вы хотите исправительные работы, – горячился главврач, – а я вам так скажу, что вся жизнь врача – это исправительные работы!
Тут Гарафеев фыркнул, но ничего не сказал.
– Нам бабушка, моя мама, очень помогала, – сказала Тиходольская, – без нее я с тремя детьми ни за что не справилась бы.
Ирина не видела своих заседателей почти месяц и не могла не признать, что за это время они оба неуловимо, но сильно изменились.
Кажется, все то же, и даже одежда, но оба будто расцвели и воспрянули. От Стаса прямо так и веет энергией блаженства, и Гарафеев мало от него отстает. Черт возьми, а приятно находиться рядом со счастливыми и довольными мужиками!
Ирина улыбнулась и предоставила Тиходольской последнее слово.
Ульяна Алексеевна встала и сказала почти то же, что и в начале процесса.
Она понимает, что убила человека, раскаивается в этом и готова понести наказание.
Сказано это было спокойно. Ирина снова улыбнулась ей и кивнула, призывая продолжать, но Тиходольская не сказала больше ничего. Ни просьб, ни давления на жалость, Ирина даже позавидовала ее выдержке и подумала, а смогла бы она сама держаться с таким же достоинством или смалодушничала.
Оказавшись в совещательной комнате, Ирина первым делом включила кипятильник. Она уехала сегодня с дачи на первой электричке и не зашла домой позавтракать, как обещала Кириллу, поэтому сейчас под ложечкой ощутимо сосало.
По дороге в суд она купила в булочной кулек пряников и перед заседанием закинула его на подоконник в совещательной комнате. К счастью, никто его не заметил и не сожрал, и теперь она высыпала пряники на блюдце, а из тумбочки достала чашки и заварку.
– Давайте чайку попьем, чтобы не выходить слишком быстро, – улыбнулась она, – съедим по прянику, да и оправдаем. Мы же оправдаем, верно?
– Верно, – сказал Стас.
– Ирина Андреевна, тут такое дело… – вдруг начал Гарафеев.
– Господи, да что?
– Гарыч, не начинай! – воскликнули Ирина и Стас одновременно, и повисла немая сцена, быстро прервавшаяся громким рокотом воды в кипятильнике.
Ирина выдернула вилку из розетки и снова уставилась на своих заседателей, как учительница на двоечников.
– Мы в общем кое-что выяснили, – промямлил Гарафеев.
Стас с досадой махнул рукой:
– Хотел тебе перед заседанием сказать, чтобы ты молчал в тряпку, а ты взял и опоздал!
– О чем молчал?
– Ирина Андреевна, да мы, в общем, ничего конкретного не узнали, – Стас достал большой клетчатый носовой платок, через него взял банку за горлышко и залил кипятком заварку, – ничего такого, о чем вам необходимо было бы знать. Верно, Игорь Иванович?
– Нет, неверно! – вскинулся Гарафеев.
– Просто беллетристика и фантазии, – цыкнул на него Суханов, и Игорь Иванович стал смотреть в окно как-то уж слишком пристально.
– Я вас внимательно слушаю, – сказала Ирина.
Заседатели переглянулись, и Гарафеев промямлил, что, в общем, действительно, ничего конкретного они не обнаружили, и если расскажут ей, то только затормозят процесс принятия решения, и все.
Ирине было приятно почувствовать себя слабой женщиной, за которую сильные мужчины все решают, только работа есть работа.
– Говорите все, что знаете, – сказала она, понимая, что быстрого приговора опять не получится, – а дальше вместе будем решать, важно это или нет. Главное, помните, что мы никуда не торопимся, кушайте пряники и рассказывайте все подробно.
…Выслушав историю Гарафеева, Ирина встала и подошла к открытому окну. Вот уж действительно, молчал бы лучше. А теперь что делать?
Гарафеев сидел, постукивая пальцами по столу, а Стас тоже поднялся, потянулся к дежурной пачке сигарет на стеллаже, но Игорь Иванович воскликнул:
– Ты что, дебил? При беременной женщине? – и шлепнул Стаса по руке.
Тот надулся, сел обратно за стол, притянул к себе папку с материалами дела и стал ее с преувеличенным вниманием листать.
– Ребенок не знаю, а жену кремировали, – буркнул он, – я у мамы спрашивал, если что.
– Первый раз сталкиваюсь с подобной ситуацией. Скажите, Игорь Иванович, насколько вы убеждены, что сын и первая жена Тиходольского были отравлены?
– Почти на сто процентов.
– Но не на все сто?
– Нет, конечно, – фыркнул Гарафеев, – такого в медицине вообще не бывает.
– Тогда мы в крайне трудном положении. У нас есть сильные подозрения, что ребенок и молодая женщина погибли насильственной смертью, и мы… скажем так, не можем исключить, что в этих преступлениях замешана наша подсудимая. Так?
– Да, верно.
– Хорошо, товарищи, я приняла к сведению эту, откровенно говоря, шокирующую информацию, только сегодня мы с вами собрались тут совсем по другому поводу, не имеющему отношения к тем давним событиям. Сегодня мы должны решить, виновна ли Тиходольская в превышении пределов необходимой самообороны или нет. Вот в чем наша задача. А потом, когда выйдем из совещательной комнаты, вы имеете полное право обратиться в прокуратуру и сообщить о своих подозрениях тому должностному лицу, которое согласится вас выслушать.
– И что?
– И вас, скорее всего, пошлют подальше. Перспектива у дела нулевая. Точнее, можно раскрутить, но работы море, а результат очень сомнительный. Если Ульяна Алексеевна не даст чистосердечного признания, то доказать вашу теорию будет очень проблематично. Особенно если тело кремировали, как говорит Станислав. Вы откуда это знаете, кстати?
– Моя мама позвонила своей подружке, а та своей соседке по даче, которая дружила с первой женой Тиходольского и ходила на ее похороны, которые состоялись в крематории.
– Ясно. Что ж, пепел вопрошать бесполезно.
– А в нем нельзя определить содержание таллия?
– Может, и можно, но что это именно пепел жены Тиходольского, доказать никак нельзя, – отрезала Ирина.
Гарафеев откашлялся:
– А ребенок? – спросил он с усилием. – Детей все-таки стараются хоронить в земле.
Ирина поежилась. Поскорее бы закончить эту страшную тему!
– Хорошо, проведут эксгумацию и обнаружат таллий. И что дальше?
– Как что?
– На этом таллии не будет написано, кто именно подложил его в еду ребенку. Напротив, хороший адвокат вспомнит об эпидемии сальмонеллеза в пионерском лагере и скажет, что то был вовсе и не сальмонеллез, а вопиющая халатность сотрудников, которые перепутали сахар, например, с крысиным ядом, и в результате дети отравились, а списали на кишечную инфекцию. Просто Тиходольский по случайности принял яда больше других, вот и умер.
– А как же мать? Две подозрительные смерти в одной семье не тянут на простое совпадение.
