Выход сотни был назначен на утро следующего дня. Между собой сотники, сориентировавшись по карте, решили идти к брошенным селениям Галурмак и Карачук, а также к дубовой роще между ними, очень удобное место для сбора русской рати. Непонятно, почему ранее им не было уделено должного внимания.
С утра сотня Гамира, выслав вперед головной дозор из десятка крымчаков, пошла к селению Галурмак.
А вечером накануне дружина Савельева и сотня казаков Малюги зашла на территорию брошенного хутора Алгар на берегу речушки Толык, что в переводе с татарского означало Мутная. Почему мутная, когда вода в речушке была прозрачно чистой, оставалось только гадать. Хутор состоял из пяти дворов. Хаты и дворы уцелевшие. Видимо, семьи, скорее всего, казаков, только пришедших на эти земли, ушли сами под угрозой разорения татарами или же место оказалось неподходящим. Как бы то ни было, хутор, плотно заросший сорняком, остался цел, но жителей в нем не было. И князь Серебряный, определяя его местом стоянки дружины и сотни, хорошо знал об этом. Впрочем, в поле между Волгой и Доном было много таких брошенных селений. Люди уходили туда, где было спокойней, к станицам донских и кубанских казаков, к запорожцам, кто-то ближе, к русским крепостям.
Дружина вошла на хутор первой, и тут же из дворов навстречу выехал десяток ратников. Воины выхватили сабли, но десятник отряда поднял руку:
— Не стоит, братья, — и взглянул на Савельева: — Приветствую тебя, князь Дмитрий Владимирович, и передаю приветствие от воеводы Петра Семеновича Серебряного-Оболенского!
Князь подъехал к старшему отряда:
— Приветствую и тебя, воин!
— Помощник князя Серебряного, сын боярский и сотник Астраханского гарнизона Калачев Андрей Михайлович, — представился десятник и, достав из-под доспехов свиток, протянул воеводе: — Вот, Дмитрий Владимирович, грамота князя Серебряного.
Ознакомившись с грамотой, Савельев вернул ее, спросил:
— Зачем Петр Семенович послал тебя сюда?
— Это не для всех. Разговор поначалу с тобой и сотником казаков, затем только с тобой.
— Добре, — кивнул Дмитрий и окликнул сына Гордея Бессонова: — Влас!
— Тута я, воевода.
— Подыщи-ка быстро чистую хату для нас, да чтобы хотя бы ящик с лавками был.
— Так хата рядом. Справа. Я уже посмотрел ее. Там и лежанка у печи, и стол, и лавки. Только из красного угла иконы сняты.
— Ничего. Пройдем? — взглянул на гонца Савельев.
— Да.
— Гордей! — позвал он на этот раз своего помощника.
— Я, князь!
— Займись обустройством дружины и сотни. Понятно, места в хатах для всех не хватит, используй клети, сараи, бани. На крайний случай, вокруг городьбы можно шалаши поставить, деревья есть.
— Сделаем, князь.
Савельев, Малюга и Калачев прошли в большую хату. Помолились на красный угол, сели на лавки.
— Слушаю тебя, Андрей Михайлович, — обратился к гонцу воевода.
— До того, как передать слова Петра Семеновича, я должен знать планы дружины совместно с сотней, — ответил тот.
— На что они тебе?
— Дабы привести их в согласие с планом князя Серебряного.
— Добре, — кивнул Савельев. — Мы нанесли три удара по Карандару и переволоке, на начальном этапе работ басурман от Дона. По моим расчетам, уничтожено около полутора сотен турок и крымчаков, последних больше, пожгли все суда, что стояли у Карандара, причал, десятка полтора хат. После чего, по договоренности с князем Серебряным, отошли сюда. Но у меня есть план еще одного удара, на этот раз по Самаку, который должен на длительное время разладить действия турок и крымчаков на переволоке и переброску судов по реке.
Сын боярский сотник Калачев, вопреки ожиданиям князя и сотника казаков, не выказал ни удивления, ни восторга. Лишь кивнул:
— Петру Семеновичу уже известно о том, как вы побеспокоили басурман, и он доволен.
— Но откуда? — удивились Савельев и Малюга, прошел-то всего день. Даже гонец не успел бы сообщить князю о деяниях на переволоке.
— Когда вы на рассвете громили Карандар, сюда вышел гонец, — спокойно ответил Калачев. — Когда вы подходили к Галурмаку, я уже отправил его к князю. А он недалеко отсюда. Извините воеводы, но где именно, сказать не могу.
— Понял, — проговорил Савельев.
Калачев же продолжил:
— Мне надо знать план четвертого удара, и пошто ты, Дмитрий Владимирович, уверен, что он внесет серьезный разлад в работу на переволоке?
— Я не хотел бы раскрывать план, Андрей Михайлович, — подумав, сказал князь.
— Ты не доверяешь мне?
— И это тоже. Без обид только.
— Ну, какие могут быть обиды. Однако, думаю, без раскрытия плана князь Серебряный запретит выход на переволоку.
— Да скажи ты ему, Дмитрий Владимирович! Свой же! — не выдержав, выкрикнул Малюга.
— Ладно, — согласно кивнул Савельев. — План таков…
Он говорил, гонец и Малюга, который не был посвящен в замысел воеводы особой дружины, слушали. Слова князя подтверждали обозначения на развернутой карте.
— В итоге я и планировал получить должный и серьезный результат. После чего вернуться сюда.
— Мне нужна копия твоей карты, князь. Вернее, те обозначения, что относятся к планируемому четвертому удару по Самаку, — попросил гонец.
— Влас! — позвал Савельев.
Сын Гордея Бессонова объявился тут же. Рука на рукоятке сабли.
— Слухаю, князь.
— Возьми карту, Влас, сядь в уголок и на чистом свитке начерти то, что нанесено от этого хутора до Самака. А, впрочем, все срисовывай, а то запутаешься. Понял?
— Понять-то понял, только справлюсь ли? — почесал тот затылок.
— Справишься. Делал же то?
— Делал.
Влас забрал свиток и, сев на стул за печкой, засопел от напряжения.
Пока он чертил, явилась Лидуха:
— Дозволь спросить, воевода?
— Спрашивай, мастерица ты наша, — улыбнулся Савельев.
— Я насчет трапезы. Готовить али как?
— Провизии в обозе сколько осталось?
— О, того недели на две хватит точно, а коли экономить, то и на месяц.
— Готовь, Лидуха. Горбун тебе в помощь.
— Слушаюсь.
Женщина ушла.
— Что за баба? — спросил гонец.
— Из станицы. Зародилась любовь меж ней и моим ратником, вот и взяли в дружину.
— Баба-то проверенная?
— У атамана Лунина других нет. Ни казаков, ни казачек.
— Сам проверял?
