– Немедленно отправляйся и привези сюда!
– Кого, Святой отец?
– Моего сына. – Из горла понтифика вырывался уже не рык, а шипение пополам с брызгами слюны.
Джироламо подумал, нет ли в ней яда.
– Кого?
– Моего мальчика, моего Рафаэля. Немедленно!
Риарио потерял дар речи. Папа отправляет его во Флоренцию за юным кардиналом? Он вообще не понимает, как обстоят дела? Это плохо, это означает, что понтифик потерял не просто чувство реальности, но рассудок.
– Ваше Святейшество, как я могу забрать Рафаэля из Флоренции, если он под арестом?
Понтифик прикрыл глаза и некоторое время сидел молча, потом четко произнес:
– Возьми папскую армию. Разрушь Флоренцию до основания, но привези Рафаэля сюда!
И тут Джироламо пришла в голову спасительная мысль:
– Ваше Святейшество, я готов сразиться хоть со всей Италией сразу, но вы не боитесь, что одна весть о наступлении папской армии подвигнет Медичи к казни нашего дорогого мальчика? Возможно, торопясь спасти его, мы спровоцируем гибель.
Сказал и замер, выжидая.
Папа снова некоторое время сидел с закрытыми глазами и молчал. Когда открыл, взгляд его был уже не безумен, зато предельно жесток.
– Я уничтожу этого Медичи. Отлучу от церкви и его, и весь его богомерзкий город. Оставь нас…
Вот это Риарио сделал с удовольствием.
Он сам кипел от гнева, хотя непонятно на что больше – на провал так тщательно готовившегося заговора, действия Медичи или на предпочтение, отданное папой Рафаэлю. Вылился гнев, как обычно бывает, не на того.
Через полчаса три сотни папских гвардейцев уже стояли у входа в дом флорентийского посла Ачайуолли. Посол был испуган и известиями из дома, и невиданной доселе злостью папского племянника. Он требовал аудиенции у папы и заверял, что все недоразумения обязательно разрешатся в самом ближайшем будущем, кардинала Риарио отпустят и даже с почетом препроводят в Рим.
Джироламо приказал бросить посла в подземелье замка Святого Ангела – самую страшную тюрьму Рима, печально известную своими пытками.
– Но, милорд, вы осуждаете флорентийцев за беззаконие, творя его сами! Послы неприкосновенны, как и священники, – кричал несчастный Ачайуолли.
– Мне наплевать! – шипел ему в лицо Джироламо.
Но весть о задержании немедленно разнеслась по Риму, и аудиенции тут же потребовали послы Франции, Милана и Венеции. Кроме того, проявил озабоченность и посол императора Священной Римской империи. Это было уже серьезно, немного пришедший в себя папа приказал посла выпустить, зато арестовать флорентийских купцов. За этих вступились уже их коллеги, все понимали, что могут в любую минуту оказаться на месте пострадавших и сами будут ждать помощи. Пришлось отпустить и купцов, хотя не сразу.
– Оставьте нас! – приказал служкам понтифик, видя, как встревожен Джироламо. – Что произошло? Что-то с Рафаэлем?
– Нет, Святой отец, он сидит взаперти в доме Медичи. Не думаю, чтобы его били или морили голодом. Меня беспокоит другое.
– Не тяни, говори просто и ясно.
– Сальвиати, Браччолини и оба Пацци повешены. Монтесекко отрублена голова.
– Будто я этого не знаю, – проворчал папа.
– Но Якопо Пацци и Монтесекко дали какие-то показания.
Лицо понтифика стало каменным. Некоторое время он молчал, потом задумчиво произнес:
– Якопо Пацци ничего не знал, так ведь? Или ты все-таки ему что-то рассказал?
– Не рассказывал. Всего не знал никто. Разве что…
– Что? Да говори, не тяни!
– О вашем благословении и прощении будущего греха участникам…
Сухие старческие руки понтифика сжались в кулаки в бессильной ярости. Испугавшись, Джироламо зачастил:
– Но мы будем твердить, что вы были против убийства, даже не знали о нем. Говорили только об отстранении Медичи от власти.
– Ты возьмешь все на себя? – усмехнулся папа.
Джироламо приосанился:
– Да, Ваше Святейшество.
– Хорошо. А за Монтесекко я не боюсь, он кондотьер, выдержит любые пытки.
Он ошибся, Монтесекко не пытали, но он сам рассказал все, что знал. Кондотьер не назвал в числе участников заговора самого папу римского, но это уже было неважно.
Монтесекко открыл глаза и не поверил в то, что увидел: перед ним на корточках сидел шут Медичи! Кондотьер перешел в сидячее положение и недовольно пробормотал:
– Чего тебе здесь надо?
Маттео поднялся на ноги, участливо заглянул в лицо кондотьера и покачал головой:
– Я же говорил, что ты уйдешь с пригоршней мух…
– Пошел прочь!
Шут спокойно уселся на ложе у противоположной стены и со вздохом посетовал:
– Ты назвал не всех участников. – Монтесекко молчал, он не собирался беседовать. Это не смутило Маттео. – Не назвал имена двух главных, тех, кто все это придумал. Назови…
– Тебе?
– Можешь моему хозяину.
Монтесекко просто отвернулся.
– Кто придумал, как расставить людей, как одновременно организовать нападение в Дуомо и на Пьяцца Синьории? Только не говори, что это Сальвиати. Архиепископ умен, но он не кондотьер. Неужели ты?
– Нет, не я.
– Задумано мастерски. Если бы им удалось убить Великолепного, все получилось бы. Кто?
– Сам хотел бы знать.
– А самый главный кто – Риарио или сам папа?
– Отстань от меня! Я сказал все, что мог.
– Не все. Если придет Лоренцо, ему скажешь?
– Нет!
– Тебя убьют, – сокрушенно сообщил Маттео.
– Я не участвовал в бойне и сообщил все, что знал.
– Не все, – снова настойчиво произнес шут. – Скажешь все, тебе сохранят жизнь.
– Чтобы потом убили другие?
Против воли Монтесекко в голосе прозвучала ирония. Этого вообще не стоило говорить. Кондотьеры не боялись смерти, конечно, не такой – в подвале, в безвестности. Вся жизнь пошла прахом…
– Медичи может спрятать тебя так, что не найдут.
– Я не крыса, чтобы по углам прятаться!
– Тебя убьют.
Глядя в спину уходившего шута, перед которым стражник послушно открыл дверь, Монтесекко проворчал:
– Я подожду тебя в аду.
Ответом был лишь смех Маттео.
Монтесекко не сказал больше ни слова, и ему действительно отрубили голову по приговору Синьории.
Но до того у него произошла еще одна встреча.
