Отдавая Паоло текст, переписчик зачем-то поинтересовался:
– А… хозяин знает о содержании этого письма?
Джованни тут же пожалел о своем вопросе, наткнувшись на не суливший ничего хорошего взгляд черных, как ночь, глаз.
– А ты знаешь? – вместо ответа поинтересовался Паоло.
Оливето смутился:
– Нет, что вы, откуда? Тут значки, а я читаю только буквы.
Он мельтешил, прекрасно понимая, что выдал себя с головой, и понимая, что этой самой головой теперь рискует.
Паоло кивнул:
– Завтра перепишешь еще одно. И не болтай.
– Да-да, милорд. Я буду нем как рыба.
На сей раз не добавил «как дохлая рыба».
Медичи устроил прощальный ужин для знатных горожан Флоренции, на котором не без пафоса объявил, что, поскольку именно он является главным обвиняемым и даже причиной войны, то готов пожертвовать собой, чтобы эту войну прекратить!
– Я не поеду в Рим к папе Сиксту, где не стоит ждать не только беспристрастного расследования дел, но и отмены интердикта для Флоренции. Ему нужна не просто моя смерть, но полное подчинение города и всей Тосканы. Если бы я понимал, что, предав меня огню, папа не предаст ему и Флоренцию, я бы взошел на костер, но ведь с моей гибелью война не прекратится. Потому я решил ехать в Неаполь, объяснять все и договариваться там.
– Великолепный, но ведь и там можно погибнуть! Вспомни кондотьера Пиччинино, его тоже пригласили в Неаполь, а потом посадили за стол «Тайной вечери» короля Ферранте в качестве чучела! – возопил Содерини. Он хорошо исполнял свою роль, делая вид, что впервые слышит о решении племянника жертвовать собой, вернее, плыть в Неаполь, чтобы договариваться там.
– У меня нет другого выхода. Надеюсь не стать еще одним экспонатом Ферранте, но еще сильнее надеюсь договориться о мире.
– А если римские послы-представители не признают ваших прав, милорд? Ведь для Рима вы человек, преданный анафеме.
– Значит, вы тоже отправите послов с нужными полномочиями. Я буду договариваться, а они вести официальные переговоры.
– Путешествие по морю зимой крайне опасно, – осторожничал кто-то из сторонников Медичи, нагнетая тревогу и тем самым повышая уровень жертвенности Великолепного.
– Послы могут ехать верхом. Герцог Калабрийский даст свое согласие.
– Но вы, милорд…
– Я, – Лоренцо остановил приора, – готов рисковать. Если на одной чаше весов судьба Флоренции, а на другой – моя, то значит моя чаша против флорентийской? Лучше подумать о том, кого отправить, время не ждет.
Он мог говорить что угодно, но опасность действительно существовала. За жутким столом с мумиями врагов у короля Ферранте не хватало одной фигуры – Иуды. А в общем «строю» таких мумий было сорок девять экспонатов, и все с ужасом ждали, кто же станет пятидесятым для ровного счета.
Нрав самого короля за последние годы ничуть не стал лучше, наоборот, он мог со смехом протянуть приговоренному бокал с отравленным вином, а потом с интересом наблюдать за смертными судорогами. Еще ему нравились орудия пыток и очень не нравилось, если жертва погибала быстро. Только те, кто боролся со смертью долго, попадали за скорбный стол.
Перспектива мрачная, гарантии, что этого не случится, дать не мог никто, даже сам король. Он не всегда управлял своим гневом, вернее, не управлял совсем, давая ему волю по любому случаю. Потому, как бы ни хорохорился Лоренцо, не понимать всю опасность предстоящего приключения он не мог. Оно действительно было смертельно опасным.
– Мама, – Лоренцо прижался щекой к ладони матери, как делал, когда был совсем маленьким, – не беспокойся обо мне. К счастью, Альфонсо нет в Неаполе, зато там Федериго и Ипполита Мария. Да и с королем Ферранте у меня были неплохие отношения.
– Говорят, за прошедшие годы у него сильно испортился характер, – почти плаксиво возразила Лукреция.
– Не верь всем слухам. Обо мне тоже вон сколько говорят…
Мать сокрушенно покачала головой:
– О тебе только хорошее. Да и что сможет против сумасшедшего Ферранте тихая Ипполита?
– Ты тоже тихая, ни разу голос не повысила, но все тебя слушают. Жалеешь, что подсказала мне такой выход?
– Да, жалею. Но я говорила о Монтефельтро, а не о Неаполе.
– К Монтефельтро нельзя. Он… враг, тайный враг.
Вот теперь мать встревожилась еще сильней:
– Ты что-то о нем знаешь? Что, Лоренцо? Он… участвовал в?..
Лоренцо сжал руки матери, смотрел умоляюще:
– Сейчас не будем говорить об этом. Если вернусь, расскажу. – И поправил сам себя: – Когда вернусь. Просто помни о том, что к нему нельзя обращаться за помощью. Мне пора, мама.
У Лукреции мелькнула мысль, что она может остановить сына, выдав его. Да, стоит зашуметь, рассказать собравшимся, куда и зачем едет Лоренцо, и его попросту не отпустят. Флоренция не позволит Великолепному жертвовать собой.
Словно почувствовав ее сомнения, Лоренцо твердо посмотрел матери в глаза и напомнил:
– Ты обещала молчать. Я сам сообщу Синьории.
Она сразу сникла, молча закивала, стараясь, чтобы выступившие на глазах предательские слезы не заметил сын.
Из ворот Флоренции выходили ночью. Привыкшие не задавать вопросов стражники, особенно если дело касалось всемогущих Медичи, не сделали этого и теперь.
Еще до ворот Паоло вдруг заявил:
– Я вас догоню, милорд.
Сказал и исчез в ночи, словно растворившись в темноте. Неудивительно, он всегда так. Лоренцо не стал спрашивать, догонит.
Джованни Оливето торопил помощника:
– Пико, что ты возишься? Не надо брать чернильницу, купим чернила, если понадобится. Возьми только ту книгу по криптографии.
Он говорил свистящим шепотом.
– Да, учитель, – отозвался из другой комнаты юноша, заворачивая копию труда Симонетты в чистую тряпицу.
– Нам нужно выбраться из города еще до рассвета и даже успеть уехать как можно дальше.
– Куда это вы собрались, Джованни Оливето? – поинтересовалась внезапно появившаяся из угла едва освещенной комнаты тень.
– Я… нет, никуда… просто… милорд…
– Для вас еще одно задание.
– Я все выполню, милорд, все сделаю и буду нем.
– Нет, молчать не надо. Напротив, оказавшись в аду, передайте Франческо Пацци, что я достану его и там.
От ужаса Джованни даже не смог сразу позвать на помощь. Когда из его горла все же вырвался хрип, это был предсмертный хрип.
В комнате появился Пико:
– Вы со мной разговариваете, учитель?
Замер, пытаясь осознать, что произошло, и в следующее мгновение почувствовал на своей шее холод металла, а до боли знакомый голос над ухом поинтересовался:
