– Зачем? – не понимал Лоренцо. – Разве красота не угодна Богу? Разве его нельзя познать самим созерцанием красоты? Разве Бог не в красоте, наконец?!
Но Савонарола считал, что Медичи должен раздать все деньги бедным и в рубище удалиться отмаливать свои грехи и грехи семейства.
Под влияние монаха, слушая его апокалиптические пророчества, попала старшая из дочерей Лоренцо Лукреция. Она радовалась, что Джованни выбрал путь служения Господу, но вовсе не была довольна, что отец добился для мальчика кардинальской шапки. Нет, служить надо как Савонарола – монашествуя по-настоящему, все остальное игры.
Пока Флоренция слушала проповеди Савонаролы и готовилась сжигать созданное ее гениями на кострах тщеславия, Великолепный избрал другой путь, он предпочел удалиться в новое загородное имение Поджо-а-Кайяно.
Эту виллу Лоренцо строил осмысленно не для отдыха, но для организации фермы.
На холме встал настоящий замок со стеной и четырьмя башнями – Лоренцо слишком хорошо помнил, как боялся за жизнь семьи во время заговора Пацци. Строил замок Сангалло, ферма тоже его работа.
1488 год выдался для семьи Медичи щедрым на радости и потрясения.
Донна Клариче, чувствуя близость своей смерти, торопилась устроить судьбы детей. Вышли замуж две дочери – Маддалена (за незаконного сына папы Иннокентия Франческо Чибо, который был намного старше бедняжки и отличался крайне неприятным и диким нравом) и Лукреция за Якопо Сальвиати – в знак примирения семей. Женили Пьеро на Альфонсине Орсини.
Умерла беспокойная Луиза, вполне оправдывавшая свое прозвище «ходячее бедствие». Она была обручена с младшим кузеном самого Лоренцо Джованни ди Пьерфранческо.
В самом конце июля умерла сама Клариче. Лоренцо не горевал, как после смерти матери, все же они с женой так и оставались чужими, но вдруг почувствовал страшную пустоту и одиночество. Дети разъехались и жили своей жизнью, Флоренция бурлила в праведном угаре нищенства, ему оставались только академики с философскими спорами и новая вилла с фермой.
Великолепный и здесь развернулся с размахом.
Он выписал из Неаполя двадцать кобыл, привез от берберов отменных жеребцов и занялся разведением лошадей.
Из Калабрии привезли отменных свиней, приплод которых щедро раздавался окрестным крестьянам, чтобы улучшить породу их хрюшек.
Его коровы стали лучшими в Италии, сыр славился на всем полуострове.
К столам монархов и просто богачей поставлялись сицилийские фазаны.
В огромных садках-запрудах медленно плавали осетры. А в одном даже… миноги. Правда, берег этого пруда был обнесен крепким забором, Лоренцо помнил аппетиты этих тварей.
Было высажено множество тутовых деревьев – для прокорма шелковичных червей.
Большой сад снабжал плодами и ягодами не только семью новоявленного фермера.
Оказалось, что кормиться можно не только давая деньги в рост, но и фермерствуя. Правда, вложить и сил и средств пришлось немало. Удивительно, но Великолепный был счастлив именно в эти годы, ведя жизнь помещика.
Он понимал, что нужны вложения, а потому на сетования Бернардо Ручеллаи, что много «закапывает в землю», отвечал:
Простым овсом засеяв огород,
Глупцы мечту о золоте лелеют.
Их урожай известен наперед,
Ведь пожинают только то, что сеют.
– Может, ты и прав. Но, Лоренцо, твое место во Флоренции, ты же Великолепный!
– Был такой римский император Гай Аврелий Диоклетиан. Придя к власти, он дал слово за двадцать лет привести империю в порядок и уйти.
– Выполнил?
– Да, навел порядок и удалился в свое имение. Так вот, когда после него все начало разваливаться, римляне отправили посольство – просить Диоклетиана вернуться. Знаешь, что он ответил?
– Я там не был.
– Если бы вы видели, какую я вырастил капусту, вы бы не стали меня просить…
Но как бы ни была хороша новая вилла, умирать Лоренцо уехал в любимое поместье Кареджи. Он страшно мучился от приступов подагры, к тому же из-за множества проглоченных бесполезных пилюль болел желудок. Когда боли стали невыносимыми, Лоренцо позвал любимую сестру.
Наннина, предчувствуя его скорый конец, была рядом.
– Я любил тебя. И сейчас люблю. Только тебя, никого больше.
Наннина сжала руку брата:
– Я знаю это, Лоренцо. Всегда знала. Знала и мама.
– Мама?! Она… ты ей сказала?
– Нет, мама догадывалась, потому меня и поспешили выдать за Бернардо. Но так и должно быть, как же иначе? Зато нас уберегли от греха.
– Сколько мне осталось, скажи честно.
– Ничего, – вздохнула Наннина.
– Знаешь, я буду рад смерти, слишком устал и измучен. Пьеро ничего не сможет, у него отберут власть, а во Флоренции все разрушат.
– Ты слишком суров к сыну.
– Нет, у Пьеро есть только одно достоинство – его никто не боится. Но это достоинство погубит и его и Флоренцию.
Когда Лоренцо попытался поговорить с сыном о том, чтобы тот уехал в Поджо-а-Кайяно и жил там, оставив Флоренцию Савонароле или кому-то еще, Пьер взъярился:
– Нет, отец! Я сумею справиться и удержать власть Медичи в городе, как справился когда-то ты!
Великолепный лишь вздохнул, но он ничего не мог поделать, наследник вырос непреклонным, он не умел ни уступать, ни вести себя дипломатично, при этом был трусоват и нерешителен. Беда…
В ночь на 7 апреля 1494 года во Флоренции творилось что-то ужасное. Два флорентийских льва, много лет жившие мирно, вдруг набросились друг на друга, и один из них загрыз другого. В тот же час разразилась страшная гроза, молния попала прямо в купол Дуомо и разбила его фонарь, который упал, пробив крышу соседнего дома. По счастливой случайности никто не пострадал. На доме Медичи на виа Ларга пострадал герб.
А прямо над виллой Кареджи вдруг зажглась новая большая звезда.
– За мной… – прошептал Лоренцо.
Савонароле в ту ночь было видение: огромная разящая рука с мечом. Утром он возвестил, что час Господень пробил!
Позже Савонарола утверждал, что отказался дать отпущение грехов Великолепному, заставив, однако, покаяться в трех главных грехах – разграблении Вольтерры, растрате городской кассы и расправы после заговора Пацци. Это была ложь, все присутствовавшие при встрече беспокойного монаха с умирающим Медичи оставили свои воспоминания, но никто не упомянул об отказе в прощении грехов. К тому же у Лоренцо имелся свой духовник, ему не нужен Савонарола.
Нет, Великолепный хотел попросить монаха немного ослабить хватку на шее Флоренции, чтобы народ не впал в безумие, но вот с этим Савонарола согласиться не мог, это означало бы его собственную ненужность. Куда проще предрекать апокалипсис, чем утешать страждущих. Помогать трудней, чем отнимать, проклинать легче, чем освещать дорогу.
