– Наше вам! – кричит. – Прекрасным дамам! Полковник! Доктор! Степан! О, у нас гости? – и тянет руку Олегу Монахову. – Рад, рад, нашего полку прибыло! Денис! – роняет голову на грудь. – Прошу, как говорится, к нашему шалашу.
Заметно, что уже успел отметиться – морда красная, растрепанный, кричит. Точно пьяница.
– Олег, – басит доктор физико-математических, пожимая протянутую руку, присматриваясь к Денису. – Очень приятно.
– А где супруга? – спрашивает Полковник. – Почему в одиночестве?
– Ирка? Собирается к приятельнице, марафет наводит. А Зина придет попозже, помогает. Да мне без них кайф, честное слово. А вы кто? – обращается к Олегу Монахову. – Артист? Где-то я вас видел!
Тот пожимает плечами.
– Я на все руки. Могу дрова наколоть, не надо? И артист.
– Ну ты, парень, хват! – ржет Денис. – А давайте примем за знакомство! Полковник, у тебя рука точная, разливай!
Мы переглянулись: ну прямо душа компании! Первый парень на деревне. И главное, на «ты»!
Полковник разлил, а куда деваться? Гриша пить отказался. Сидит, глаз не поднимает, мне даже жалко его стало, и досада на себя: зачем тащил? Плохо ему с нами, не надо было. Инесса переводит взгляд с меня на него и вдруг говорит:
– Гриша, Мастер вас очень хвалит, может, и ко мне наведаетесь? Крыльцо уже совсем развалилось, как? – и улыбается.
Гриша вспыхнул, отвечает:
– Можно. – Голос хриплый от волнения.
– Договорились! – говорит Инесса. – Скажете Мастеру, когда сможете, а он мне. Буду ждать.
– Пойло стынет! – вмешался Денис. – За нас!
Выпили мы. И пошло-поехало. Разговоры, шутки, смех. Вроде и Денис уже не такой страшный, как сначала. Люди все разные, этот – шебутной и нахальный, но вроде широкая натура и подлости в нем не чувствуется.
Потом пошли анекдоты, всякие смешные истории. Гриша извинился и ушел. Любаша хохочет на шутки Доктора, Степан Ильич серьезный, на жену поглядывает, видно, что любит ее и гордится. И Денис на нее поглядывает: зыркнет и сразу на Степана Ильича взгляд переводит. А она так просто красавица: глаза серые, румяная, смеется, ямочками играет. И ни грамма косметики, вся как есть натуральная. Инесса тоже красавица, но по-другому, как бы это сказать… вроде как художник ее нарисовал, в шикарных нарядах, шляпа соломенная с цветами, глазищи сверкают, кожа как снег, пальцы длинные, с красными ногтями, и вся какая-то не наша, видно, что не из простых. Но женщина хорошая, хоть и с подковыркой, и язык острый, как полоснет – мало не покажется. Больше всего достается Доктору, хотя и Полковнику перепадает. Но Доктор вроде как-то ближе ей по мозгам, иногда как сцепятся, не пойми о чем, ерунда какая-то, причем Доктор спокоен, как камень, а Инесса так и полыхает, а то и вообще возьмет да уйдет, хлопнув калиткой. Доктор называет это «ультима ратио», что значит «последний довод» на латыни, как он объяснил, на него эти штучки не действуют, он хирург, привык резать. Полковник хоть и бравый, а пожиже будет в этом смысле. Нравится она ему, все говорят, жалко, что не получилось у них, хотя, с другой стороны, еще не вечер. Но если что, Инесса его подомнет, он и не пикнет. Сильная женщина! Ни грома, ни тучи не боится, в хорошем смысле, конечно. Я иногда думаю, что… И обрываю себя, не даю воли.
А тут вдруг Инесса вспомнила про клуб «Кикимора». Говорит, а чья это очередь свой рассказ представить?
– Клуб «Кикимора»? – спрашивает Олег Монахов. – Это про что?
– Про мистику, – объясняет Лариса. – Доктор уже отчитался, теперь очередь других.
– Давайте я! – вдруг говорит Любаша и вспыхивает, как маков цвет.
– Люба, – говорит Степан Ильич на всякий случай.
– А про любовь можно? – спрашивает Любаша. – Я про мистику не знаю.
Она выпила, раскраснелась – глаза голубые, волосы русые, румянец во всю щеку… Хороша!
– Люба! – повторил Степан Ильич.
– Можно! – закричала Инесса. – В любви и мистике много общего, правда, Олег? Вы, как философ, согласны?
– Согласен. Ни то ни другое не поддается рациональному объяснению.
– Ага, фигня и то и другое! – припечатал Денис. – Но так и быть, послушаем. Люблю женские откровения. Только в подробностях!
– Любаша, давай! – кричит Инесса и стреляет взглядом в Олега Монахова. Видно, понравился он ей.
– Только она не очень веселая, – предупреждает Любаша.
– Любовь должна быть веселая, – снова влезает Денис. – Что это за любовь, если невеселая? Кому на фиг такая нужна? Сопли, слезы…
– Тихо! Любаша, начинай, – говорит Лариса.
Утром я сказал Ларисе, что не понимаю, мол, как это Любаша с ее ста́тями вышла за Степана, который и старше на пятнадцать лет, и собой не то чтобы очень – и нос картошкой, и лысый, и вообще. А чего сказал, не помню, к слову пришлось. И тут же прикусил язык – не люблю сплетен, а тут сам вроде как сплетничаю. Лариса ответила мне в том смысле, что за таким, как Степан Ильич, как за каменной стеной, и должность, и уважение, а что не красавец, так у них в налоговой это, наверное, не предмет первой необходимости. Не столько ответила, сколько врезала, причем таким тоном, что только держись! Ах так, думаю, а тебе-то чего не хватает? Ты-то разве не за каменной стеной? На базар на машине, с работы на машине, и деньги немалые помимо зарплаты – я же ко всякому труду приучен: и сантехник, и слесарь, и электрик, руки стоят, от заказчиков отбоя нет. И парни наши пристроены дай бог всякому. Знаю, почему она меня так приложила, старая это история – она по молодости лет требовала, чтобы я в институт шел, да в инженеры, а то у нее, вишь, высшее образование, экономист, а у меня среднее, да и работа одно название – ни денег, ни почета, и рабочий день ненормированный. Я молчал-молчал, а потом и говорю: тебе инженер нужен? Иди, ищи инженера, а я из училища не уйду, люблю я эту работу, поняла? Уважают меня там, и на доске почета который год, только тебе одной не видно и стыдно за малограмотного мужика. Иди, не держу. Она в слезы! Больше, говорю, чтобы я на эту тему… имей в виду! Выбил вроде дурь, а тут вдруг рецидив.
Да если бы ты только знала, думаю… Да что говорить! Старая история. Вернее, не столько старая, сколько… нежданная-негаданная. Я себе тогда сказал: забудь, Петя. Все. Ничего не было. А сам нет-нет да и вспомню, а как глазами встретимся, так вообще как жаром полыхнет внутри… Ладно, проехали.
Замолчал я, обиделся. Она почувствовала, засуетилась, зубровку к обеду достает для аппетита, отбивных нажарила, щебечет о всякой ерунде, и глаза виноватые. А мне так обидно, что кусок в горло не лезет. Ишь ты, за каменной стеной! Вот так, живешь четверть века с человеком и не знаешь его! То есть ее. Степана ей подавай из налоговой! Ей-богу, вот скажи она сейчас, что подает на развод – словом бы не возразил. Вперед с флагом. Она не выдержала, расплакалась: я, мол, ее не так понял, она ничего такого не имела в виду, да разве ж она когда-нибудь… Хоть словом, хоть чем-то? Упаси бог!
