Она две недели не показывалась, уже все прямо извелись: где Инесса да что с Инессой? Уже и звонили, а только она не отвечает. Полковник сам не свой, я на него волком смотрю: а с ним, думаю, тоже? И на Доктора! Ну, потом оклемался помаленьку, пришел в себя. И ни словом, ни взглядом – ни разу. Как и не было…
…Лариса меня за руку держит, а я смотрю на Инессу. А она вдруг поднимает руки и ну вытаскивать шпильки из прически. Волосы упали на плечи, она в них пальцы запустила, сидит, смотрит на реку, лицо бледное от луны, глаза громадные, выпуклые – русалка! Глаз отвесть не могу… Никто не может!
– Я вот о чем подумал… – говорит Доктор. – Всякая женщина в душе русалка, прав Олег. И луна ее притягивает, и ночные купания, и верит в потустороннее, и язычница в душе. Чем не русалка? И при случае насмеяться над бедным человеком не прочь – зацелует допьяна, защекочет, сведет с ума, а он потом сам не свой, как хочешь, так и живи теперь…
И чувствую, что недаром он это говорит, а с тайным умыслом. Может, про нас догадался? Глянул на него – он сидит серьезный, на реку смотрит, даже невеселый какой-то. У меня отлегло – не обо мне речь. А о ком тогда? Неужели, думаю, и он тоже? Смотрю на Полковника – он так и впился взглядом в Инессу, убивай – не заметит. А она сидит, пальцы в пышных волосах, коленки подобрала, плечи белые сияют. И почудилось мне, что под пестрой юбкой у ней рыбий хвост! Русалка!
Тут Лариса говорит, пора, поздно, завтра рано вставать. Встала и меня тянет. Может, почувствовала что?
А когда легли, она и говорит:
– Доктор совсем уже! Причем здесь русалки? И язычницы мы, и луна нас притягивает, и с ума сводим… Чего только не выдумал! И этот философ бородатый туда же. А Инесса тоже хороша – коленки выставила, сиськи вывалила, а ведь не девочка давно!
Некрасиво сказала, зло.
Я попытался объяснить ей, что в такую ночь, при такой луне… Романс такой был, моя тетка, сестра матери все крутила, одна строчка только и застряла в памяти, что-то насчет «серебристого света луны», а голос женский, низкий, сильный… В такие ночи, говорю, и не захочешь, а поверишь, что…
А она перебивает:
– Спи уже, – говорит, – философ!
Я и замолчал. Все равно не поймет.
Так и не уснул в ту ночь. Все думал, вспоминал, и так мне было радостно, светло, как будто еще не вечер, как будто ожидает меня что-то хорошее впереди…
* * *
…Человек сидел за письменном столом, вертел в руках «слепой» конверт, на котором ничего не было написано: ни адреса, ни имени. Конверт подсунули под дверь. Он помнил, как при виде торчащего из-под двери белого уголка у него заколотилось сердце и пересохло в глотке. Он невольно ожидал чего-то подобного…
Человек сидел за столом, напоминая сжатую пружину, ноздри его раздувались от ненависти и тревоги. Он отогнул клапан, осторожно достал из конверта белый листок из блокнота. Там была всего-навсего пара цифр и одно слово: «50.$ Жду 21.08. 20». Он не сразу сообразил, что «20» – это время. Двадцать первого августа в восемь вечера. Он уставился на значки, уже в который раз, словно ожидая, что произойдет чудо, и они исчезнут. Всего навсего несколько жалких значков, непонятных для непосвященных. «50.$.». Для непосвященных, но не для него. Он прекрасно все понял. И также понял, что на кону стоит его жизнь…
Глава 12
Бомба
Вечно приходит на память фраза из какого-то старого романа насчет ужасного пробуждения героев. Примерно таково было пробуждение Монаха и Доктора в утро после ожидания на берегу реки русалки. Вернулись они поздно, русалки так и не дождались. Не приплыла она в тот вечер, не иначе занята была какими-то своими русалочьими делами. Еще посидели за разговорами на веранде и около четырех наконец разошлись. А в одиннадцать нате вам! Стук в дверь. Дверного звонка у Доктора нет.
Монах прошлепал в сенцы и, не спрашивая, кто там, открыл. Тут же протер глаза, думая, что продолжает спать и видеть сон. Но это был не сон, а грубая реальность. На крыльце стоял его старый знакомый, опер, майор Мельник, тоже крайне удивленный.
– Ты? – изумленно произнес Монах, выглядывая из двери и озираясь по сторонам.
– Монах? – в свою очередь изумился майор. – А ты тут каким чином?
– В гостях. Ты к Владимиру Семеновичу?
– К нему. К тебе тоже. Поговорить надо.
– Олег, кто там? – прокричал из глубин дома Доктор.
– Из полиции, Владимир Семенович! Майор Мельник! Вы должны его помнить, он был у Левицких
[2].
– Как же, как же! – Доктор в халате появился на пороге. – Помню! Здравствуйте, майор. Что случилось?
– Проходи, майор, – сказал Монах. – Может, по кофейку? Доктор, принимайте гостя, я сейчас!
Майор Мельник переступил порог, стараясь не зацепиться о притолоку. Был это крупный неулыбчивый и неразговорчивый мужчина с несколько мрачным выражением лица. Монах однажды в досаде обозвал его «зверским». Взгляд исподлобья, мощные челюсти, решительно сомкнутый рот, жесткий ежик волос… Еще всякие мелочи, вроде кулаков молотобойца, роста под сто восемьдесят и внушительного баса – и майор Мельник перед читателем как живой. И характер под стать. Молчит, слушает, видит оппонента насквозь, слывет дельным оперативником, правда, с некоторыми… э-э-э… как бы это поточнее? Своеобразностями, скажем. Например, его отличает обостренное чувство времени. Выходя перекусить в кафе, майор никогда не говорит коллегам, что вернется через пятнадцать минут, а всегда называет точное время: приду, допустим, через тринадцать с половиной минут. Или через четырнадцать. И что самое примечательное, никогда не опаздывает! А те, кто сомневается и держит пари, что майор промахнется, всегда проигрывают. А еще чувство юмора! Как скажет что-нибудь – хоть стой, хоть падай! Окружающие только рты раскрывают. И никто никогда еще не засмеялся. Впрочем, тут можно было бы поспорить, чувство ли юмора это или просто нестандартная манера облекать мысли в слова, а никаким юмором тут и не пахнет. Даже Монах, несмотря на значительный жизненный опыт, затрудняется определить наверняка.
Доктор и майор расположились в гостиной, Монах возился на кухне. Майор молчал; Доктор терялся в догадках насчет цели его визита и соображал, что бы такое сказать, чтобы занять гостя. Он чувствовал себя невыспавшимся и… Кажется, ночью они с Олегом сидели на веранде, выпивали, а спать отправились под утро, когда уже светало и пробовали голоса ранние птахи. Отсюда общая вялость и заторможенность. Излишества в его возрасте противопоказаны… увы.
Терявшийся в догадках насчет визита майора Доктор успел сообщить ему, что лето в этом году просто замечательное; что дни стоят великолепные; что вода в реке теплая, а Монаха все не было. Майор молчал, только кивал согласно.
Наконец появился Монах с подносом. Комнату заполнил божественный запах кофе.
