– У меня есть! Пошли! – Она поднялась; он не успел протянуть ей руку. Пошел вслед, жадно ее рассматривая…
– Садитесь! – скомандовала она на веранде. – Я сейчас.
Вернулась с банкой сметаны.
– Раздевайтесь!
Монах, не теряющийся ни при каких обстоятельствах, почувствовал, что багровеет, и с трудом выдавил.
– Может, я сам?
– Не говорите глупости! Раздевайтесь! Ну!
Она подошла совсем близко, и он почувствовал ее запах – сладкий и терпкий. Стащил футболку. Инесса расхохоталась:
– О! Путешественник фри! Хоть сейчас подавай на стол.
Он, недолго думая, сгреб ее и прижался ртом к ее губам. Она ответила! Монаха тряхнуло. Поцелуй был хорош!
– Ну, ну… – Она оттолкнула его. – А как же сметана? – Смеющееся лицо, смеющиеся глаза…
Она зачерпнула горстью сметану, приказала:
– Стоять! – и стала размазывать по груди Монаха. – Не больно?
– Восхитительно! – пробормотал он.
– Теперь лицо! Хорошо, что у вас борода. Обгорели только лоб и скулы.
Она гладила его по лицу, глядя дерзко, прямо; глаза у нее были зеленовато-карие, губы красные, выпавшие из прически рыжие завитки рассыпались по шее и плечам. «Ведьма, – подумал Монах. – Таких сжигали на костре…»
Он снова потянулся к ней, и тут она вдруг сказала:
– Я ожидала вас раньше, Олег. Где же это наш философ и путешественник, думаю. Неужели ему неинтересно, что я делала в доме жертвы?
– Вы знали? – Монах опешил.
– Знала. Кстати, спасибо, что постучали в окно, а то могло бы получиться неловко.
«Да уж!» – подумал Монах и спросил:
– Как вы догадались?
– Интуиция. Так интересно или нет?
– Интересно.
– Тогда я сейчас соображу чего-нибудь на стол, и мы поговорим. Чай, кофе, вино? Есть орешки. Больше ничего, я на диете.
– Вино и орешки, – сказал Монах.
… Они сидели за столом на веранде, выжидательно глядя друг на дружку. Монах пригубил вино, закусил орешком. Кашлянул. Инесса усмехнулась…
– Мы с ней учились в одной школе, она на пару лет моложе. Я ее не помню. Она же меня узнала и потому упомянула о Кирилле. Не постеснялась, дрянь! – Инесса говорила неторопливо, размеренно, словно выучила речь заранее. Спокойно, без эмоций; только вздрагивали ноздри тонкого носа. Монах не сводил с нее взгляда. – Мы с ним дружили с детства, жили в одном дворе и вместе ходили в школу. Нас называли женихом и невестой. После восьмого класса я поступила в музыкальное училище, а потом в консерваторию в столице. Мои преподаватели были уверены, что меня ждет оперная сцена. Кирилл поступил в политех, и мы мчались друг к дружке при первой же возможности. Так продолжалось почти два года, а потом отношения пошли на спад. Мы стали видеться реже, у меня появился молодой человек, Андрей, и я собиралась сказать Кириллу, что все, амур пердю, останемся друзьями. Он тоже стал реже приезжать, наверное, чувствовал что-то… так мне казалось. Собиралась, но не успела. Когда в один прекрасный вечер я вернулась домой после свидания, моя квартирная хозяйка сказала мне, что приехал мой парень. Зашел, подождал и пошел мне навстречу. Я похолодела. Мы с Андреем чуть ли не час стояли во дворе, болтали и целовались. Кирилл, скорее всего, нас видел. Он так и не появился больше и не позвонил. А я ему позвонить не посмела, за что казню себя всю жизнь. Спустя месяц я узнала, что он умер. Покончил самоубийством. Повесился. Я была в отчаянии, винила себя в его смерти, бросила консерваторию, мучилась страшно, стала истеричкой. Не хотела жить. Андрей поддерживал меня, и мы в конце концов поженились. Он заканчивал факультет международных отношений, и через год мы уехали в Австрию. Я думала, все забудется, новые люди, новая обстановка, но ошибалась. Родился сын Владислав, которого отдали сначала моей маме, потом родителям мужа. Андрея я не любила, наши посольские раздражали меня сплетнями и жлобством. Я нашла какой-то местный захудалый волонтерский театрик с пестрой труппой, стала петь, завела роман с австрияком-пианистом, красавцем с манерами наследного принца, правда, страшно скупого. Потом с дирижером, потом с нашим атташе, сопливым мальчишкой. Муж пил, я не отставала. Мне было все равно. Чем хуже, тем лучше. Спохватилась, когда пропал голос. Испугалась, но приняла как кару. Муж попросил развод, я согласилась. Вернулась домой. Лечилась. Поступила в нашу оперетту… вместо Ла Скалы. Были какие-то мужчины, все или дураки, или хамье. С сыном отношения не сложились. Его воспитала семья мужа, он пошел по стопам отца, служит в Лондоне. Последний раз мы с ним виделись два года назад. – Она помолчала. – И все это время, лежа без сна, я говорила с Кириллом. Спрашивала – зачем? Как ты мог? Просила прощения. Обвиняла его, что не поговорил со мной, не подошел, не дождался! Что сломал мне жизнь. Я не могу поддерживать отношений с мужчиной, я не могу полюбить, я полна яда и горечи. Жизнь прошла в дурацких метаниях, в чувстве вины, в оплакивании погибшей любви. Впустую.
Инесса снова замолчала. Монах налил в бокалы вина. В природе уже наступила ночь. На западе светилась темно-красная зарница, а над головой уже посверкивали звезды. Посвежело. Инесса сидела ссутулившись, обхватив себя руками. Монах протянул ей бокал. Они чокнулись. Инесса выпила залпом.
– Иногда я думаю, что Кирилл был любовью всей моей жизни…
Монаху показалось, что она сейчас расплачется. Но Инесса не расплакалась. Она хлопнула ладонью по столу и воскликнула:
– И тут появляется эта дрянь и говорит, что Кирилл погиб из-за нее! Она, видите ли, его бросила, и он ушел из жизни. Как будто хвасталась. Прекрасно зная про нас. Вся школа знала, что мы вместе. И она швыряет мне в лицо, что встречалась с ним, отбила, до сих пор хранит его любовные письма. И я поняла, почему он был сам не свой! Он не знал, как сказать мне, что у него новая любовь… Письма, говорит, всегда со мной, подчеркнуто так, с ухмылкой. Победительница. И ни малейшего сожаления, ни горечи… Ничего! Уела соперницу. Дрянь, дрянь! Подлая грязная дрянь! Поверите, я могла бы ее убить тогда! Рука не дрогнула бы. Вся моя жизнь псу под хвост из-за… этой!
Инесса закрыла лицо руками и заплакала. Монах молчал, не зная, что сказать. Инесса вытерла слезы, высморкалась в салфетку, протянула Монаху пустой бокал. Они снова выпили.
– И вы пошли за письмами? – Ему казалось, он понял.
– Глупо, да? Какие к черту письма? Ей хотелось уколоть меня побольнее, вот и придумала про письма. А я чувствовала, что, если не проверю, не будет мне покоя. Да и другого случая не будет. А может, просто бабское любопытство… вроде как в замочную скважину подглядываешь. Сейчас уже не понимаю, как я могла? Побежала, как дурная малолетка. Когда вы постучали, я чуть в обморок не грохнулась от ужаса! Выскочила, ноги ватные, ныряю в кусты… – Она засмеялась невесело. – Думала, вы сразу учините мне допрос, по горячим следам…
