Это порождает гражданские войны и провоцирует социальное напряжение. Я все это не принимаю, не понимаю. Это унижение большого количества людей маленькой ограниченной группой. Жадность – главный порок и инструмент. А еще – эгоизм.
Меня воспитывали в Англии, и я англичанин, как ни крути. Так-то я хотел бы верить, что я ирландец. И хотя у меня есть определенные пасторальные взгляды, я все же знаю, что это не по-настоящему. Это как романтическая новелла. Я – британец.
«Мы цветы в твоей мусорной корзине».
Это хорошие слова, хотя и горькие.
Я никогда особо не хотел сохранить какие-то воспоминания об эре Sex Pistols. Все свои старые вещи я отдал на благотворительность – в сиротские дома и так далее. Я немного занимаюсь благотворительностью. Вместо того чтобы выбросить свои вещи, я пытаюсь сделать так, чтобы они приносили пользу. Где-то по территории Британии разбросаны мои потные рубашки. Если вы посмотрите в мой гардероб, то не найдете ни одной шмотки эпохи Sex Pistols. У меня даже нет фотографий того времени. Все это хранится где-то в джунглях моего сознания. Но я не могу быть сентиментальным. Sex Pistols, не так ли?
Глава 22
Джон Кристофер Лайдон
ДЖОН КРИСТОФЕР ЛАЙДОН: В период Sex Pistols Джонни проживал здесь, в Финсбери Парке. Когда он действительно всерьез занялся музыкой, у меня были проблемы с телерепортерами и газетчиками. Это не было единичным случаем, это происходило постоянно, каждый день, каждый вечер. Они никогда не оставляли нас в покое. Звонки не прекращались ни днем, ни ночью. У всех были разные версии истории Sex Pistols. Одни говорили, что Sex Pistols ужасны. Другие – что они нормальные. У каждого было свое мнение. Я думаю, что Джонни успешно справлялся со своей ролью. Я не возражал против его деятельности, потому что видел, что он был счастлив этим заниматься. Я никогда не пытался его удержать.
В дни расцвета Pistols у нас не было ничего, кроме бесконечных проблем с полицией. Однажды, когда Джон жил в Гантер Грове, он позвонил мне и сказал: «Пап, приезжай, посмотри, что у нас происходит!»
Я приехал. В доме были десять полицейских. Вместо того чтобы постучаться в дверь, они просто снесли ее, разбив дубинками замки и порвав петли. Они никогда не извинялись за то, что делали. Они просто сносили дверь и начинали обыск территории в поисках наркотиков.
Джонни всегда был у них под прицелом. Они нападали на него регулярно, примерно каждые два месяца. Если его не трогали в течение хотя бы двух месяцев, можно было считать, что ему повезло. Полиция была уверена, что Джонни посреди ночи организовывает вечеринки. Он вечно был для них мишенью и костью в горле. Поэтому он большую часть времени проживает в Америке. Его конкретно достали в Лондоне. Я знаю, что основная причина, по которой он покинул Гантер Гров, была в том, что полиция знала его телефон и адрес.
Бесконечные стычки с полицией – это очень «по-лайдоновски».
Вплоть до самой смерти матери Джонни звонил ей практически каждый день. Незадолго до ее смерти он сообщил ей по телефону, что уезжает в Америку.
И она спросила в шутку: «Могу ли я поехать с тобой?»
И он сказал «да». Просто, как есть. Я не возражал, чтобы она ехала с ним, и она начала собирать вещи. Джонни тогда работал с Warner Brothers, он взял ее с собой в Нью-Йорк и Лос-Анджелес. Они звонили мне из Нью-Йорка каждую ночь. Мать Джонни отлично провела время. Она наслаждалась каждым мигом, проведенным в Америке в течение этих трех месяцев. Боб Регер, один из исполнительных директоров Warner Brothers, часто звонил ей, чтобы узнать, как она. Пока она была в Лос-Анджелесе, он присылал ей личного шофера, который отвозил ее туда, куда она хотела, – хоть Диснейлейд, хоть что угодно другое. Затем Джонни отправил ее в Канаду, чтобы она могла повидаться в Торонто со своей сестрой. За всю свою жизнь она не была нигде, кроме Ирландии, Острова Уайт и прочих подобных мест. Это было для нее все равно как отправиться в рай еще до смерти.
В конце концов, она вернулась обратно в Англию и умерла. У нее был рак. Мы не знали об этом, пока она не отправилась в больницу на обследование.
Они думали, что у нее проблемы с желудком, гастрит, но когда она пришла в клинику, врачи сказали, что хотят положить ее на обследование. Позже ее не отпустили из больницы, потому что нашли злокачественную опухоль в прямой кишке. Ей дали восемь недель. Она прожила десять.
Джонни оставался со своей мамой весь период ее болезни.
Он сидел с ней в течение десяти недель, день и ночь, и ни с кем не разговаривал, не оставляя ее ни на минуту. Он мылся, спал и ел в больнице. Он был очень близок с ней. Она лежала в госпитале Виттингтон – в том же, где сам Джон когда-то лежал с менингитом. Я не знал никого, кто был настолько близок друг к другу, как Джонни и его мама. Никогда. В течение всей музыкальной карьеры Джонни звонил ей и спрашивал ее мнение, и она всегда говорила ему, что он должен продолжать заниматься музыкой. Они любили подшучивать надо мной. Они смеялись и говорили: «Ты старый дурак. Ты просто завидуешь, потому что не умеешь петь!»
Когда в детстве Джонни был серьезно болен, я думал, что он не выживет. Я думаю, его болезнь заставила его понять, как чувствовала себя мама, когда узнала, что у нее рак. Когда он привез ее в Америку, он старался заботиться о ней как можно тщательнее. Наконец-то у него были деньги, и он отдавал ей все, что имел. Чтобы потом узнать, что она вернется и умрет, – разве это не ужасно? Но так Джонни отплачивал ей за все, что она для него сделала, так он ее благодарил. Что до меня, то я был счастлив, пока видел свою жену с Джонни. Мне не о чем было беспокоиться. А потом я потерял свою жену. Когда я потерял ее, я потерял все.
ДЖОН ЛАЙДОН: Я не видел, как умирала моя мама. Я совершенно этого не ожидал, но я хотел бы оказаться в тот момент в больнице. Для нее я написал песню Death Disco. Эта мелодия крутилась у меня в голове, и я объединил ее с Лебединым озером. Получился своего рода реквием. Но я не люблю исполнять эту песню вживую, потому что она заставляет меня плакать.
ДЖОН КРИСТОФЕР ЛАЙДОН: После того как умерла моя жена, мы с Джонни сблизились – он был со мной очень обходителен. Я никогда не показывал своим детям ни любви, ни привязанности. Я давал им возможность самим думать, решать, анализировать. Я никогда не восхвалял Джонни; сегодня он понимает, почему я это делал. Я горжусь своими сыновьями.
Но я не говорю об этом Джонни. Я не показываю ему, как именно я себя чувствую. Я давал сыновьям возможность все понять самим. Это как у Джонни Кэша – «Мальчик по имени Сью». Мне нужно было назвать Джонни «Сью». Я не вмешиваюсь в жизнь Джонни, потому что знаю, что он не совершит глупостей. Джон всегда думает, прежде чем что-то сделать.
Сначала у Джонни сложилось обо мне неверное представление: «Ты меня не любишь!»
Но в нашей семье все было именно так.
Я запросто мог отдубасить своих детей, когда они были маленькими. Моя жена никогда и пальцем их не трогала. Она была очень религиозной женщиной, настоящей католичкой. Она никогда не била и не оскорбляла своих детей.
