Я встал и с негодованием сказал, что я не разбрасывал мел и протестую против наказания.
Учитель угомонился, однако Джон вдруг поднял руку и сообщил: «Сэр, я тоже не разбрасывал мел!»
Все прочие двадцать девять детей также отказались от наказания. Учитель продул всухую. Были наказаны несколько детей. Однако я не сказал бы, что розги применялись слишком часто.
Помню, что за мной бежали по коридору с палкой за то, что я оскорбил кого-то, я даже уже не помню, кого именно. Но Джон на моей памяти никогда не подвергался такому наказанию, поскольку был слишком умен.
Помню, что у нас с Джонни был преподаватель по имени мистер Гарнетт, который был для нас ужасом на крыльях ночи. Если ты не мог сложить числа, он хватал тебя за воротник и бил башкой о доску. Мы обычно посещали его уроки, дрожа от страха. Это реальный опыт, который, вероятнее всего, и толкнул меня на то, чтобы стать учителем и при этом никогда не учить детей такими методами. Так или иначе, в этом классе мы начинали изучение математики с уровня В, всего было четыре уровня, обозначаемые латинскими буквами А, В, С и D. Ученики, демонстрировавшие знания на уровне D, считались безнадежными. С уровнем С у них еще был шанс. Уровень В считался средним – это значит, что ты неплохо соображал. А вот уровень А – выдающийся. В наш первый год нас определили в уровень В, но через пару месяцев стало очевидно, что мы попали не в тот класс. Поэтому нас определили в поток А. Мы были блестящими учениками! Мы могли писать, могли связывать предложения друг с другом. Однако мы не работали в поте лица, чтобы добиться высоких результатов. Нам все удавалось просто благодаря природным способностям.
В школе не было девочек. Теперь, конечно, мальчики тусуются за пределами школы для девочек, или девочки ходят в школу для мальчиков. У нас же не было ни одной школы для девочек на много миль вокруг. Единственные, кто у нас был, – мальчики из других школ, которые приходили, чтобы побить нас, спровоцировать насильственные столкновения между местными школами.
Это были веселые времена, когда вся школа находилась в осаде, во время обеда в окна бросали кирпичи, а через ворота детской площадки летели палки и ветки. Некоторые наши ученики из потоков С и D вскипали от беспредела и мстили.
РЭМБО: Финсбери Парк был одной из самых больших площадок, где собирались банды. В начале семидесятых мы были как раз такой бандой, в первые дни наша банда называлась в честь Голуэй – проулка, который простирался от Финсбери Парка. Джимми приходил со мной, да и Джонни время от времени был там, ему нравилось следить за игрой и общим настроением. Среди нас был один индус по прозвищу Serious – тощий маленький парень. Он страдал лунатизмом, а сегодня он один из лучших ветеринарных врачей. У него была привычка гулять с хирургическими ножами и скальпелями, с которыми он играл. Он любил выскочить из-за угла и напасть на какого-нибудь чудика с ножом, чтобы нанести порез, а теперь он один из самых тихих парней, гуляющих по Финсбери Парку. У нас были еще два паренька, мы звали их «Чудовища». У этих ребяток была удручающая репутация. Это были два чернокожих брата-близнеца, которые любили тусоваться с нами. Были еще один шизик по прозвищу «Док», а также «Цезарь» и его брат по прозвищу «Ромулус». Друг Джона Юлий ходил со мной в школу. Все это – красочные персонажи, ошивавшиеся в Финсбери Парке.
Нам нравились различного рода волнения и состояние эмоционального накала. Джон всегда был не против хулиганства, насилия, а еще увлекался футболом, что удачно сочетал с академическими интересами. Но участвовать в этом лично ему было неинтересно. Что до девочек, то мы никогда их не видели, пока Джон не оказался в Pistols, после чего они стали появляться на сцене.
Что касается музыки, в школе у нас были длинные музыкальные уроки, на которых мы учились петь хором. У нас был продвинутый учитель, который как-то раз приволок песню Tommy
[16] группы The Who и пытался научить нас музыке по этой песне. Джон и я, конечно, не были фанатами The Who и тем более песни Tommy, но он все-таки заставил нас петь. Всякий раз, когда Джон преднамеренно исполнял песню, он визжал как кошка – кстати, это был первый раз, когда я услышал, как Джон поет. Учитель не вытерпел и крикнул: «Стоп! Хватит!»
Вместо того чтобы пытаться справиться с подростковым бунтом, католические школы использовали его как предлог, чтобы избавиться от этих самых «трудных» подростков. Ведь на самом деле, если вы имеете дело с подростками, вы должны адаптироваться к такому понятию, как бунт, потому что большинство подростков являются «трудными». Однако школы навязывали религию и униформу против всякой воли учеников, потому человек, обладавший интеллектом, непременно хотел вырваться из этих оков. Должен сказать, что я был более ассимилирован и имел более конформный
[17] стиль, чем Джон, хотя я помню, что ходил на урок физики с фиолетовыми волосами. В колледже у Джона были зеленые волосы, и я не знаю, как мы вообще пришли к такой идее, возможно, на нас повлиял Дэвид Боуи. Мы покупали краску «Крэйзи Калэ», я отчетливо помню, что она была в тюбиках и продавалась где-то на Денмарк Стрит или рядом с Пикадилли. Мы специально туда ездили за ней. Я накладывал ее на макушку, и моя голова становилась фиолетовой.
Джон, который был натуральным блондином, хотел синюю макушку. Но синий и желтый цвет вперемешку дают зеленый, поэтому в итоге он получил этот странный ядовито-зеленый оттенок.
Мой отец пришел в ужас. Он не знал, что сказать, да я думаю, что и отец Джона не был в восторге от увиденного. Он мог бы подумать, что это забавно, потому что у него было больше чувства юмора, но возможно, тоже был шокирован. Эйлин Лайдон, однако, была другом для нас. Этим она отличалась от моей матери. Мы могли говорить открыто, она казалась моложе, чем была на самом деле, она не выглядела взрослой. Был период, когда она проявляла себя как человек с чрезвычайно широкой душой, что нетипично для женщины ее возраста и воспитания. Я был поражен, насколько близкой мне по духу она оказалась. Мы проводили бесконечные часы за разговорами на кухне.
Эйлин Лайдон носила очки и была низкорослой. У нее были типичные ирландские волосы мышиного цвета. Эйлин была очень приятной. Помню, как я думал про нее: «Какая же либеральная домохозяйка! Гораздо либеральнее, чем моя мать». Поэтому я проводил с ней целую вечность. Мне никогда нельзя было приводить друзей. В детском возрасте вы питаете особое уважение к родителям ваших друзей и, возможно, даже способны выстроить с ними хорошие взаимоотношения. Эйлин была чрезвычайно лояльна и поддерживала Джона в тот момент, когда у него появилась группа. О более покладистой матери и мечтать не приходилось. Она рассказывала мне истории о своих гинекологических проблемах. Однажды, когда Джон был в доме с мамой, у нее началось очень сильное кровотечение. Ему пришлось вызвать доктора. Даже сегодня ему больно вспоминать об этом случае.
