Мы поженились, когда мне было 17 лет, поэтому я, можно сказать, вырос вместе со своими детьми.
В течение четырех лет я был машинистом крана на нефтяных вышках в Северном море. Здесь я также работал ныряльщиком и впервые встретился с американцами. Я проработал на нефтяных вышках 12 лет, пока моя семья жила в Лондоне. Моя жена умерла в 1979 году. Фактически все шесть месяцев до ее смерти я еще находился на работе. В тот период я еще работал, но пока дети были маленькими, по выходным я был дома. Я сажал их всех в кэб и отвозил на море. Дети спали или смотрели в окно.
Мы проводили день на море и возвращались назад. Очень часто, пока я работал на месторождениях, моя семья оставалась в Лондоне. Я летал туда и обратно на вертолете, мой рабочий график составлял три рабочих недели и десять дней отдыха. Я работал с американцами на трубопроводах, когда они впервые пришли в страну. Я работал с оборудованием для сварщиков и машинами с огромными гусеничными колесами.
Фирма часто привозила сюда американских сварщиков печных труб, потому что английские сварщики боялись работы. Я проработал на «Уильям Пресс и Ко» в течение 27 лет. До настоящего времени я также работал в «Пресс Интернешнл». Я трудился на начальника нефтеперерабатывающих заводов в этой стране и большую часть газовых работ выполнял в роле крановщика. Также я периодически устанавливал топливные баки для самолетов. Когда я длительное время оставался на вышке, я привозил с собой семью, чтобы в течение года не расставаться с ними.
У меня была работа на южном побережье Истборна, где мы снимали дом во время отпуска и каникул. Он располагался рядом с кладбищем. Там было пусто и жутковато, особенно в зимнее время, когда вокруг не было ни одной живой души. На такие периоды мы арендовали комнату в летнем лагере. Вот так моя семья научилась путешествовать со мной.
Как-то раз мы возвращались домой из Ирландии. Джимми, Джонни и моя жена сидели в машине. Позади нас на шоссе мигали фары. Какое-то время я терпел, но внезапно полностью потерял эмоциональный контроль. Я остановился посреди дороги, выпрыгнул из машины и ринулся к мигавшим фарам. Там сидели четыре парня из Уэльса. Джонни и Джимми выскочили из машины и со своими бутылками лимонада ринулись ко мне, после чего мы все вместе атаковали их прямо там, на шоссе. Джонни тогда было около восьми лет. Я не мог себе даже представить, что их в машине будет четверо, но они мало что знают о наших ирландских нравах.
Противостояние – нормальное явление в семье Лайдонов.
Я помню Бобби; однажды я пришел домой с работы и увидел жену в дверном проеме с ребенком. У бедного парня все лицо было изрисовано узлами и крестами. Я спросил, что с ним случилось, и почему у него такой глупый вид. «Не обращай внимания! – ответила жена, – заходи в дом!»
Через некоторое время, когда я снова задал вопрос, что произошло, она сказала мне, что Бобби побил ребенка в лифте, потому что тот назвал его ирландским ублюдком или кем-то в этом роде. Бобби схватил его и нарисовал ему на лице узлы и кресты.
Особняки на Бенвиль-роуд – это место, где родился Джонни. Они находятся в самом конце Голуэй-роуд, рядом с футбольным полем «Арсенала». Джонни был помешан на футболе – он и сейчас является фанатом. У нас было мало денег, точнее, их было достаточно, чтобы выжить, но недостаточно, чтобы покупать какие-либо прибамбасы. Поэтому мама Джонни вязала для мальчиков перчатки и шарфы в цветах «Арсенала», в которых они шли на футбольные поля, чтобы увидеть, как играет их любимая команда. Даже сегодня Джон подпрыгивает, когда слышит слово «Арсенал», он любит их. Когда он был ребенком, его реакция, конечно же, была еще более эмоциональной.
Джонни был крепким орешком. Если бы кто-то свистнул его шарф, он непременно свистнул бы чей-нибудь в отместку. Его невозможно было сломать. Если его поставить в угол, он найдет способ, как оттуда выбраться. Он далеко не трус.
Когда Джонни было восемь лет, у него начался менингит. Ему было очень плохо, у него началась боль в затылке, а потом он потерял память. Джонни лечился в больнице Уиттингтона, ему сделали уколы в спину, брали жидкость, чтобы ослабить давление на позвоночник и чтобы она не попала в мозг. Я приходил в больницу по вечерам, так как врачи не могли делать ему уколы в течение дня, поэтому мы привязывали его к кровати и делали инъекции в позвоночник. Я был единственным, кто мог сдержать его. Сегодня Джонни не переносит уколов, и, вероятно, прыгнет в окно, увидев любого, кто попробует сделать ему инъекцию. Более того, Джонни не принимает наркотики, так как панически боится игл. Из-за болей от менингита он терял память и сознание, именно поэтому некоторые события, происходившие в школе, стерлись из его воспоминаний. Как только жидкость попадает в мозг, начинает двоиться в глазах. Когда Джонни вышел из больницы, он не узнавал никого, даже нас, родителей. Он не мог произнести по буквам слово «кот». Поэтому его мама говорила с ним каждую ночь. Лгать не буду, у меня на это терпения не хватало.
Но моя жена не спала ночами, пытаясь вернуть ему память. Мама научила его всему, что знала сама.
Джонни тогда потерял все. Что касается образования, его знания ограничены тем, что рассказывала ему мать. Она была ирландской девушкой с выдающимися математическими способностями. Спустя несколько лет Джон стал очень одаренным и грамотным. Я полагаю, что если ты оказываешься в такой ситуации, как Джонни, тебе придется учить все заново. Пока он не выздоровел, он походил на бледную фарфоровую куклу, и дети в школе, разумеется, не понимая происходящего, дразнили его: «Дурак! Дурак! Дурак!»
Джонни был крайне застенчивым парнем в течение многих лет. Очень часто, если кто-то приходил к нам в гости, он просто убегал наверх. Он предпочитал ни с кем не общаться. Будучи постарше, он немного освоился и уже мог присматривать за другими детьми, если мы с мамой собирались сходить куда-нибудь выпить. У меня есть фотография маленького Мартина, сидящего на коленях у Джонни. Джонни также работал со мной по выходным. Мы вместе ремонтировали машины. Я делал все, что только мог. Мои руки кормили меня. Джонни был таким же, но как только он занялся музыкой, перестал беспокоить себя каким-либо физическим трудом. Он без ума от музыки и слушает ее постоянно, даже во время разговора.
Иногда я работал на строительной площадке в Лондоне, на большом мобильном кране. Я халтурил во всех газовых компаниях и на нефтеперерабатывающих заводах, откуда меня среди ночи могли вызвать на работу. Мне было в некотором роде не до воспитания детей, потому что я находился в режиме ожидания.
Примерно в то время, когда Джон впервые начал слушать музыку, однажды вечером я пришел домой и увидел, что у него длинные волосы до плеч. В тот вечер я сказал ему, что хочу видеть его постриженным, и тогда он пошел и выкрасился в красный цвет.
Я ушел и попытался забыть об увиденном на какое-то время.
А однажды вечером, вернувшись с работы, я застал его наверху за прослушиванием музыки. Он сидел в одиночестве практически круглые сутки. В конце концов, он спустился. Войдя в комнату, поинтересовался: «Ну, пап, как я выгляжу?»
